Мой Ржев - в годину лихолетья
Выбрать сообщения с
 # по # FAQ
[/[Печать]\]

Городской интернет-портал Ржев -> Книги о Ржеве
#1: Мой Ржев - в годину лихолетья Автор: Maria,  СообщениеДобавлено: Пн Сен 26 21:32:05 2011
    —
Мой Ржев - в годину лихолетья

Воспоминания Свирчевской Лидии Александровны, участницы Великой Отечественной войны

Свирчевская (Демьянова) Лидия Александровна родилась в 1926 году в Ржеве. С октября 1941 года по сентябрь 1942 года она находилась в немецко-фашистской оккупации в городе Ржеве, затем до марта 1943 года – на Смоленщине.
В 1943 году после освобождения города Ржева в 17-летнем возрасте добровольцем ушла на фронт.
День Победы она встретила в Восточной Пруссии. Затем она участвовала в войне с Японией.
Лидия Александровна награждена орденом Великой Отечественной войны II степени и медалями: «За взятие Кёнигсберга», «За Победу над Германией» и «За Победу над Японией».

Книга воспоминаний этой замечательной женщины была выпущена в 2010 году в Москве. В ней Л.А.Свирчевская выражает благодарность Ржевскому краеведческому музею за предоставленные фотографии времён Великой Отечественной войны и выражает особую признательность «Общественному Совету по сохранению историко-культурного, духовного наследия и развитию индустрии туризма Можайского района» за оказанную помощь в издании книги.

Книгу можно было купить в 2010 году в Ржевском краеведческом музее. Может быть, ещё имеются оставшиеся экземпляры в продаже. Мне об этом, к сожалению, неизвестно.
Думаю, что Лидия Александровна и её родные одобрят мою инициативу и будут рады тому, что с книгой воспоминаний познакомятся не только ржевитяне и посетители форума из разных уголков Российской Федерации и ближнего зарубежья, но и русскоязычные читатели ржевского портала из других стран мира.

Сегодня начинаю переносить содержание книги с пролога.
Замечания, вопросы и дискуссии приветствуются в теме «Мой Ржев-в годину лихолетья» как всегда на этом портале.
Итак, поехали...


ПРОЛОГ

"Я, Свирчевская (в девичестве Демьянова) Лидия Александровна, 1926 года рождения, участница Великой Отечественной войны. Мои прадеды по отцовской линии Демьяновы – коренные ржевитяне. С древним городом Ржевом, с его историей, полной трагических событий, особенно в первой половине 20 века, связаны их судьбы. И так уж сложилось, что и моя лично. Думаю, что немного осталось на свете очевидцев тех опалённых войной событий, происходивших в период оккупации. И я благодарю Господа Бога за то, что он даёт мне возможность рассказать об этих годах лихолетья, воскресив в памяти картины той страшной трагедии, которая постигла жителей старинного русского города Ржева.

Последний раз редактировалось: Maria (Ср Ноя 2 21:20:09 2011), всего редактировалось 2 раз(а)
#2:  Автор: Maria,  СообщениеДобавлено: Вт Сен 27 17:34:48 2011
    —
Часть первая
Воспоминания под стук вагонных колёс

41-й год. Прощальный школьный вальс

Мне 15 лет, я учусь в 7 классе. Первого мая вся наша 8-я школа принимала участие в праздничной демонстрации. Музыка, песни, яркие красные флаги и транспаранты. Было очень весело. Велись дружеские разговоры, и я вместе со своими подругами Калининой Олей и Малышевой Тамарой решила после выпускных экзаменов идти в техникум, чтобы скорее начать зарабатывать и помогать родителям. В 8-й класс тогда брали не всех, а только тех, у кого были хорошие отметки, к тому же объявили, что дальше за учёбу придётся платить.

Понимая, что мама не сможет учить меня дальше, я решила посоветоваться с ней и попросить разрешения написать письмо её родному брату, моему дяде Ивану Николаевичу Морозову. В то время он жил в городе Запорожье и работал на Днепрогэсе одним из ведущих инженеров. Вскоре дядя Ваня ответил. Какое счастье! В письме он дал согласие взять на себя расходы за мою учёбу и приглашал меня к себе. Уже 6-го июня я решила ехать в город Запорожье. До этого мне не приходилось бывать в других городах. Единственная попытка поехать в Москву со старшей сестрой Демьяновой Александрой, известной в те годы в городе спортсменкой общества «Локомотив», закончилась неудачей. В кассе железнодорожного вокзала ей отказались продать на меня билет по неизвестной причине. Часа через два она уехала в столицу, а я, зарёванная, осталась одна на мокром от дождя перроне.
Как потом выяснилось, Москва была в те годы городом с ограниченным въездом и жила своей обособленной столичной жизнью, мало доступной для иногородних.
Да, кроме пионерского лагеря я никуда до этого случая не выезжала...
И вот получив от мамы благословение, с чемоданом в руке, я отправляюсь в Запорожье! Помню, что очень волновалась и радовалась, когда поезд дал короткий прощальный гудок и, деловито рванув вагоны, покатил, унося меня к новой жизни, в неизвестность...

Я прильнула к окну. Мимо под стук колёс проплывали знакомые ржевские окраины. И почему-то вспомнилось моё раннее детство: наш двухэтажный деревянный дом по улице Бехтерева. До 1927 года эта улица носила имя «демона революции» Льва Троцкого, но в 1928 году, когда мой отец Демьянов Александр Яковлевич перевёз свою семью из города Петрозаводска в родительский дом, она уже называлась, как и ныне, улица Бехтерева.
Тогда, в 1928 году, по приезду нас разместили на втором этаже, а внизу жили квартиранты, расселённые волевым решением исполнительной власти по уплотнению. У некоторых из них было тёмное прошлое, о котором они старались помалкивать...
#3:  Автор: Maria,  СообщениеДобавлено: Ср Сен 28 15:28:54 2011
    —
Папа сначала не мог устроиться по специальности, но потом ему повезло: его взяли бухгалтером в городской банк, в промышленный отдел. Старинное здание банка сохранилось до наших дней, оно стоит почти в центре на крутом волжском берегу и является украшением города. Помню, как папа шёл на работу и, делая небольшой крюк, заводил меня в мой первый детский сад. Ходили мы по мосту через Волгу. Бывало, я просовывала голову между металлических прутьев и, как завороженная, смотрела с высоты вниз, как бежит тёмная вода. Было немного страшно. Один раз взяла и бросила в воду свой фартучек, за что и была вечером нестрого наказана мамой. Как-то весной отец вёл меня в детсад, вдруг остановился и показал мне рукой на небо. Я подняла голову и увидела, что летит большой дирижабль, он был красного цвета. Время его пролёта над городом было заранее известно. Об этом, предвосхищая событие, писали все ржевские газеты. Потом помню, это было осенью, папа стоял на приставной лестнице и шпаклевал замазкой оконные стёкла, а по небу летел клин журавлей, он мне их показал...
Как оказалось, это была его последняя осень. В январе 31-го года он заболел воспалением лёгких и умер в возрасте 45-ти лет, оставив маме троих детей.

Старшему брату Анатолию в тот год исполнилось только 12 лет. Сразу после похорон отца его взяла к себе и приютила в московской квартире младшая папина сестра Демьянова (в замужестве Сафронова) Таисия Яковлевна.
Помню, на столе стоял гроб, обитый красной материей, а я залезала на табурет и всё показывала папе лоскут оставшегося красного материала и просила, чтобы он посмотрел, какое будет у меня из него красивое платье...
Папу одного из первых в Ржеве хоронили с музыкой, а перед этим его отпевал батюшка.
После похорон отца у нас началась другая, уже сиротская жизнь.
Мама по утрам, надев юбку из грубого холста и наскоро выпив стакан чая, по гудку, стараясь не будить нас, уходила на завод, нарушая сонную тишину старого дома дробным, удаляющимся стуком своих башмаков на деревянной колодке. Трудилась простой работницей. По своей специальности учителя начальной школы она устроиться не могла, даже и не помышляла об этом, так как родом была из купеческой семьи, самого неподходящего сословия на тот исторический для России момент. Правда, купеческой в первом поколении, потому что родной дед моей мамы Морозов Яков Артемьевич был только зажиточным крестьянином из деревни Новинка, Кондопожского уезда Олонецкой губернии. А в государстве всё продолжал набирать обороты маховик репрессий, имеющий определённую оправдательную политическую подоплёку – как обострение классовой борьбы. Здесь можно было бы вспомнить соседей, друзей и родственников, которые были репрессированы и канули в вечность, но думаю, что это уже другая тема...
#4:  Автор: Maria,  СообщениеДобавлено: Чт Сен 29 18:14:07 2011
    —
Мама уходила на работу, а мы с младшим братом Валей оставались одни в промёрзшей комнате. Я за старшую, хотя на то время мне минуло только пять лет. И была у нас одна радость, когда мама, вечером уставшая, возвращалась с работы домой. Отдавая часть своего тепла, она окружала нас вниманием и заботой и, конечно, приносила что-нибудь поесть. Немного перекусив при свете керосиновой лампы, мы ложились спать в холодную кровать, все вместе, не раздеваясь. Жизнь была очень трудная.

В 1933 году уже наступал повальный голод. На Украине и в Поволжье были даже случаи людоедства, эти известия разносила людская молва, и власти были вынуждены ввести карточную систему. Маме выдавали по карточке 500 граммов хлеба в день, а на нас, иждивенцев, по 400 граммов. Хлеб привозили в заводской ларёк, он находился напротив спиртзавода на Ленинградском шоссе. Очередь занимать надо было с раннего утра и стоять при любой погоде несколько часов подряд, пока не дойдёшь до прилавка. Я настолько была голодной, что съедала свою пайку, не доходя до дома. Весной нас мучила куриная слепота, случалась она от малокровия. От этой болезни нам прописывали рыбий жир. Он в те времена был недорогой, на нём мы даже жарили картошку и ещё пили его. Говорили, что он помогает от рахита.
Мама получала 130 рублей. Платили на нас ещё, как на несовершеннолетних, пенсию 45 рублей. Помню, что цены в 30-х довоенных годах были такие: хлеб стоит 1 кг – 1 руб.90 коп., сахар – 4 руб. 40 коп., молоко 1 л – 1руб.40 коп., ботинки детские – 40 руб., а пальтишко из фланели – 60-70 руб. В школу я ходила в мамином потёртом жакете, на голове носила не по размеру шапку-ушанку старшего брата Толи, на ногах старые подшитые валенки. А младший брат Валя донашивал всё после меня. Годы детства после кончины отца ассоциируются у меня с постоянным ощущением голода...

Моё поколение было, наверное, самым безбожным: ведь нас воспитывали с детства как оголтелых атеистов. Помню, как воспитательница в детском саду, строго отчитывая, срывала с моей шеи крестик, подаренный мне моей доброй и заботливой бабушкой Петровской Марьей Петровной.
Уже с малых лет целенаправленно и планомерно уничтожалось в детских душах и головах русское самосознание.
Однажды в четвёртом классе на уроке по родной речи наша молоденькая учительница обратилась к нам с вопросом: «Дети, а кто знает стихотворение о зиме?» Я подняла руку, встала и с места начала бойко рассказывать стихотворение Тютчева, где были такие строки:»Наша русская кровь на морозе горит!» «А почему только русская?» - строго сдвинув брови, спросила учительница и запретила мне дальше читать эту, как бы сейчас сказали, «неполиткорректную» поэзию.

Помню, как в 1937-1938-х годах иногда среди ночи раздавался сильный стук в ворота нашего дома. Тётя Фаля, жена старшего папиного брата, тогда прибегала к маме и вся дрожжа от страха, говорила: «Аня, вставай! Это НКВД!» Мама непослушными пальцами зажигала керосиновую лампу, и они вдвоём, согбённые, как под тяжёлой ношей, шли открывать калитку. А потом в ночной тиши был такой топот сапог, что мы, дети, просыпались тоже. Непрошенные гости обходили все комнаты, заглядывали во все углы и даже под наши детские кровати. Кого-то искали. Видимо, везде им мерещились «враги народа». Сейчас все эти воспоминания остались уже в далёком прошлом, всё отдалилось во времени и пространстве. А тогда я была совсем юной, и душа моя жаждала перемен к лучшему, что так естественно для молодости!
#5:  Автор: Maria,  СообщениеДобавлено: Пт Сен 30 12:13:27 2011
    —
На следующее утро, это был выходной день, поезд прибыл в Москву на Балтийский, теперь Рижский вокзал, который, с 1942 по 1946 годы носил название «Ржевский». С привокзальной площади в тот день отправляли пионеров в летние лагеря. Все ребята были в белых рубашках, красных галстуках и цветных испанках на головах. Гремела музыка, все пели песню. Я запомнила слова:»Из красных пионов огромный букет ей дали ребята в отряде».

У здания вокзала меня встречал мой старший брат Толя (Демьянов Анатолий Александрович). Он тогда служил срочную службу в Москве и осенью должен был демобилизоваться. Мы не виделись с ним уже более 2-х лет и радости нашей не было предела!
Москва поразила меня своими размерами, красивыми фасадами многоэтажных зданий и шумными толпами нарядно одетых людей. Витрины столичных магазинов ломились от товаров, которые свозились сюда со всех городов и весей. С первого нашего знакомства она показалась мне этаким чудо-островом благополучия. Срок солдатской увольнительной короткий, и уже в три часа дня брат посадил меня на поезд «Москва-Запорожье», и потом, стоя в толпе провожающих, долго махал рукой, пока не скрылся из виду.

В купе со мной ехала студентка Ада. Так получилось, что на вокзале в Запорожье меня никто не встречал, и я держалась Ады. Приехали к ней домой в 6-ой посёлок. Оказалось, что её отец знал моего дядю и позвонил ему. С дядей Ване мы встретились прямо на плотине Днепрогэса!
Прошло несколько дней, и я подружилась с Любой Тороп, девочкой из рабочего посёлка. Вместе с ней мы ходили на Днепр купаться и в кино. А ещё я подружилась с их собакой овчаркой, и бывало, подолгу задерживалась у её будки.
Дни летели быстро, и я начала скучать по маме и брату Вале. Так минуло ещё несколько дней.
#6:  Автор: Maria,  СообщениеДобавлено: Пт Сен 30 23:10:32 2011
    —
Ах, война, что ты, подлая, сделала...

И наступило воскресенье 22 июня 1941 года.
По местному радио, из чёрного репродуктора, нам объявили, что началась война с Германией. Это известие изменило всё сразу: начались ночные бомбёжки, частые и страшные. Семья дяди стала собираться в эвакуацию в город Ташкент, звали и меня с собой, но я решила пробираться домой во Ржев, к своим.

На тот момент что я знала о войне? У меня остались самые горькие воспоминания о ней ещё с 1939 года, когда была объявлена война с Финляндией. Тогда многих ржевских мужчин – отцов, мужей и старших братьев – мобилизовали и отправили на фронт, на Карельский перешеек. Стояли 40-градусные морозы. Вопреки ожиданиям, «военный конфликт» получился очень кровопролитным. С декабря того же года в семьи ржевитян начали регулярно приходить похоронки. Исходя из создавшегося военного положения школы города, одна за другой, были отданы под военные госпитали, и вскоре они были буквально забиты раненными и обмороженными красноармейцами, в их числе и наша 8-я, а нас перевели в 7-ю неполную среднюю школу.

В довоенное время мы все, в обязательном порядке, изучали военное дело: разбирали и собирали винтовку Мосина, метали гранаты, участвовали в военных играх, сдавали нормы на значки Б.Г.Т.О. («Будь готов к труду и обороне») и Б.Г.С.О. («Будь готов к санитарной обороне»), нас называли юнармейцами.
Летом на каникулах меня отправляли в пионерский лагерь, который находился в селе Сытьково, что расположено на живописном левом берегу матушки Волги. Там мы ходили в далёкие турпоходы по родному Верхневолжью, и вечером, собрашись в тесный кружок у ярко пылающего костра, пели песни:»Наш паровоз вперёд летит, в коммуне остановка...», или такую:»Взвейтесь кострами, синие ночи, мы – пионеры, дети рабочих...».
На торжественных пионерских линейках я выносила красное знамя, прикрепив на грудь свои значки, которыми, не без основания, гордилась. Не стесняясь пафосных слов скажу, что военно-патриотическое воспитание молодёжи тогда было поставлено на высокий уровень. У нас были свои герои, наши современники, которым мы хотели подражать и на них равняться. Мы любили свою Родину, надеялись и верили в наше светлое будущее. И сегодня, мысленно уходя в то далёкое время, могу утверждать, что без этого закалённого стержня мы никогда бы не победили в той войне, которая всем известна как Великая Отечественная.

От Запорожья до Ржева добиралась больше 3-х недель. Уже пришлось увидеть десятки тысяч беженцев. Все станции были забиты воинскими эшелонами. Вокзальная площадь в Харькове кишела народом. Гражданские люди были в панике. Немецкие самолёты бомбили железнодорожные станции днём и ночью. Около города Орла в санитарных вагонах было уже много раненных и покалеченных наших солдат. Всё увиденное болью отзывалось в сердце. Последний участок пути Вязьма-Ржев я преодолела на открытой платформе, на которой артиллеристы перевозили какое-то крупнокалиберное дальнобойное орудие.
Во Ржев я приехала где-то 19-20 июля.
В ту ночь была очень сильная бомбёжка. В небе висело несколько «кадил» (осветительные бомбы на парашютах), освещая не защищённый и притихший в ночи город. Было видно как днём. Мы поспешно вырыли в кустах малины возле дома небольшой окопчик и прятались в нём, понимая уже, что эта война будет затяжной.

Последний раз редактировалось: Maria (Вс Окт 2 20:48:13 2011), всего редактировалось 2 раз(а)
#7:  Автор: Maria,  СообщениеДобавлено: Сб Окт 1 20:27:29 2011
    —
Как часто бывает в жизни, на фоне широко разыгравшейся драмы происходили случаи, которые теперь вспоминаются с улыбкой.
Мама, как и многие работницы фабрик и заводов, тогда повязывала на голову красную косынку. В те дни, когда бомбили, она, прячась вместе с нашими соседями в окоп, эту косынку не снимала. Квартирантка снизу тетя Вера Комарова делала страшные глаза и умоляюще просила:»Нюра, ты снЯми свою косынку-то, а то германский лётчик красное-то нЯ любит!» Сама при этом накрывала голову большим, начищенным до блеска медным тазом для варки варенья, и ей казалось, что он должен спасти её от осколков и сделать для лётчика незаметной.

Шли дни. Из города начали уходить эшелоны на восток. Эвакуировали в первую очередь ценное оборудование и партийные архивы. Сводки от Советского Информбюро становились всё тревожнее, а фронт подкатывал всё ближе и ближе к городу. Спиртзавод, где работала моя мама, Демьянова Анна Николаевна, перешёл на выпуск военной продукции. Они стали делать бутылки с зажигательной смесью и их требовалось всё больше и больше. Ударная работа шла в три смены. Мама рассказывала, что им вручную нужно было просеивать какую-то серу, которая забивалась в дыхательные пути, и порой не хватало воздуха. Чтобы нормально дышать, давали пить сильно разбавленное молоко. Становилось немного легче, и работа для фронта и для победы, до которой было ещё так далеко, продолжалась и днём и ночью.

Из-за частых бомбёжек города многие жители Ржева уходиди вечером в близлежащие деревни. Мы сначала тоже бегали в деревню Галахово, а потом перестали, так как человек ко всему со временем привыкает, и к бомбёжкам тоже. Я записалась в пожарную команду, и со мной за компанию записался наш сосед Димка Новоторцев. Его отец за это очень ругал, и однажды, когда мы во время бомбёжки влетели первыми в окоп, а осколки от бомб шлёпали по накату, он нам скомандовал:»Пожарники, на выход!» Мы с Димкой, напуганные, но всё равно начали выбираться к выходу через наших родных и соседей, но кто-то в последний момент властной рукой остановил меня, сейчас уж не помню, кто. Некоторое время спустя пожарников призывных возрастов мобилизовали на фронт, и организованно тушить городские пожары стало уже некому.

А люди всё уезжали и уезжали из города. Среди них наши соседи и знакомые: Свешниковы, Родзевичи, Барановы, Седовы, Томашевские, Сестряковы, Корнеевы...
Маму и других рабочих завода не отпускали, так как в их продукции очень нуждались истекающие кровью наши войска. А тех, кто не был задействован на выпуске военной продукции, отправляли на рытьё противотанковых рвов и укреплений. Все с 16 лет и старше шли на эти работы, даже домохозяйки. И это явление было массовым, никто не оставался дома и не отлынивал. Нам с моей подругой Зиной было в то время по пятнадцать лет, и мы носили еду её маме, она работала на рытье окопов около деревни Ножкино. Так прошёл август и первая половина сентября сорок первого.
#8:  Автор: Maria,  СообщениеДобавлено: Вс Окт 2 20:44:17 2011
    —
Сводки с фронтов становились всё тревожнее.
Хлеба в магазинах уже не было, только камса, это такая маленькая рыбка, изрядно просоленная. Вот её мы и ели вместе с картошкой, которую покупали в близлежащих деревнях. Иногда можно было купить и молоко. А те городские жители, у которых не было заработка на заводах и фабриках, уже начали голодать. Маму рассчитали 9 октября. Сказали:»Приходите завтра на станцию Ржев-II. Туда будет подан эшелон под погрузку в эвакуацию.»

А 10-го числа мы узнали, что эшелоны уже не ходят. Станцию бомбили по нескольку раз в день, и за каждым паровозом гонялись «мессеры». Тогда утром мы взяли кое-что из своих вещей, завязали в узлы и, нагруженные, пошли. Большак шёл на город Зубцов. Желание было поймать какой-нибудь попутный транспорт, добраться до Москвы и остановиться там у папиной родной сестры, моей тёти Демьяновой Таисии Яковлевны. Но какой там попутный транспорт! По дороге на восток брели толпы ржевских беженцев. Впереди нас двигались своим ходом три больших экскаватора и несколько тракторов. Ближе к полудню над нами закружились «мессеры», а потом они начали залетать навстречу ползущим экскаваторам и поливать свинцом всех без разбора из пулемётов и пушек. Мы то и дело падали в кюветы, что были по обе стороны большака, появились первые убитые и раненые. Здесь я впервые услышала, как люди, которые раньше были неверующими, молили Господа:»Спаси и защити!» Так с горем пополам прошли деревни Юрятино, Слободу и потом, уже ближе к обеду, дошли до деревни Таблино. Там жили наши родственники Демьянова Наталия Степановна с семьёй. Она всегда к нам относилась по-доброму и мы, отвечая взаимностью, искренне любили её. Мама решила, что нам надо у них временно остановиться, передохнуть и немного пополнить наши скудные съестные запасы. В деревне было тревожно и многолюдно из-за прибывших туда ржевитян. Народ беспокоился:»Где немцы? Где наши? Удастся ли отступающим войскам удержать наш город?» Мы смотрели на запад, где остался Ржев, где был наш родной кров. Там на горизонте стояло зловещее зарево от пожаров.

Несмотря на усталость, в ту ночь никто не спал, а рано утром 11-го октября кто-то принёс в деревню страшную весть о том, что город Зубцов, до которого нам оставалось идти всего 10 км, уже занят немцами. Стало ясно, что продвигаться дальше на восток нам уже поздно. На следующий день я решила вместе с нашим родственником, дедом Фоканычем, идти обратно в Ржев как бы на разведку и посмотреть, цел ли наш дом, и в надежде раздобыть что-нибудь из продуктов. Пошли с ним вдвоём и где-то ближе к полудню, подойдя к восточной окраине города, увидели, что горит нефтебаза. В небо поднимался чёрный дым, что-то ещё взрывалось, выбрасывая языки пламени. Мы обошли это опасное место стороной.
Рядом находилась пустая тюрьма. Дед сказал:»Лида, я зайду в тюрьму.» А я пошла без остановки дальше на Советскую сторону, где находился наш дом. Огонь бушевал в некоторых кварталах, перекидываясь с одного дома на другой, летел пепел. У сожжённых домов ещё сильно пахло гарью. Я прошла до Ильинской церкви, потом ещё немного по улице Бехтерева и увидела наш деревянный дом. Он стоял цел и невредим, и это меня сильно обрадовало. Входная дверь была заперта на ключ. Я посидела на крыльце, немного передохнула, а поскольку голод давал уже о себе знать, решила идти на улицу Калинина, где были продовольственные склады. Оказалось, что они были разграблены ещё до пожара, но если постараться, то в углах на полу можно было собрать немного муки, что я и сделала.
#9:  Автор: Maria,  СообщениеДобавлено: Пн Окт 3 20:15:40 2011
    —
Возвращаясь уже под вечер в деревню Таблино, на дороге догнала деде Фоканыча. Обливаясь потом, он тащил два увесистых, обгорелых противня. Пока мы шли, преодолевая за каждым спуском очередной подъём, Фоканыч постоянно чертыхался. Что-то видимо вспоминал из пережитого им за сегодняшний день. Я чувствовала, что ему хочется выговориться.

На коротком привале, сбросив с плеча тяжёлую ношу и переведя дух, он поведал мне о случившимся. «Ну и денёк! 60 лет живу, а впросак такой впервые попал!» Что же произошло? Расставшись со мною, он, как и планировал, зашёл в городскую тюрьму, благо въездные ворота, да и все двери, были «гостеприимно» открыты нараспашку. Одиноко и безрезультатно побродил он по глухим коридорам этого казённого заведения, не находя ничего дельного. Затем подался на железнодорожную станцию, а там рядом было овощехранилище. В центре его находился огромный чан, не менее трёх-четырёх метров глубиной и столько же метров в диаметре. Дед Фоканыч заглянул туда и увидел, что внизу, на самом дне есть ещё маленький островок квашёной капусты, и он решил её достать. Вспомнил, что здесь в конце коридора на глаза ему попадался пожарный щит, на котором висело крашеное ведро. Через некоторое время в его руках уже было это ведро и приличный кусок толстой пеньковой верёвки. Без долгих раздумий он с помощью верёвки спустился в эту огромную бочку и начал поспешно руками сгребать в свою тару квашёную капусту. Всё подчистил, получилось где-то три четверти ведра. С голодухи успел пару горстей закинуть себе в рот. Разжёвывая капусту, отметил просебя, что капуста съедобна, правда, чуть солоновата. Но это ничего, можно и вымочить! Дело было сделано. Старик разогнул спину, посмотрел вверх на край чана, и сейчас же змеёй проползла тревожная мысль:»А как же теперь выбраться отсюда?» С десяток его попыток не увенчались успехом. С досадой подумал:»Эх! Руки-то уже не те!» От волнения засосало под ложечкой. Во рту пересохло и захотелось пить. «Эй! – крикнул он негромко, Есть кто живой?» Но голос его тонул в глухом объёме, казалось, что не может вырваться из него наружу.

Страх, что вот так нелепо, в капустном рассоле от жажды придётся принять бесславную кончину, обуял его. И тогда он заорал что есть мочи:»Люди, по-мо-ги-те!» Но чан отозвался безучастным утробным эхом. И опять всё стихло. Он ещё долго метался как зверь в клетке, кричал, просил, молил, потом выбился из сил и притих. Рассказывал, что в голове пронеслась мысль:»Вот как карает Господь за алчное стяжательство моё!»
Так он просидел в этой ловушке шесть или семь часов кряду. Вдруг над краем появилась чья-то небритая физиономия. Она скривилась в ехидной улыбке, потом спросила:»Ну что, дед, попался как кур во щи?» Старик обрадовался, подумал, что явился к нему его спаситель. Но не тут-то было! Пришелец потребовал за его услугу отдать ему ведро с набранной капустой. «Делать было нечего, пришлось принять кабальное условие этого супостата ради собственного избавления, - так закончил он своё повествование. – А противни эти, - в сердцах он пнул их ногой, - нашёл на тюремной кухне, не мог же я вернуться в избу с пустыми руками!»
Я слушала его со смешанным чувством: мне было и смешно, и жалко моего незадачливого родственника, попавшего в такую нелепую переделку.
Мы встали и каждый со своим грузом двинулись дальше. Начало уже немного темнеть, когда пришли в деревню. Все были рады нашему возвращению, сразу стали печь лепёшки, потом все ели и хвалили меня, а деду досталось от тёти Наташи «на орехи» за то, что целый день прошатался неизвестно где и притащил в дом ненужную в крестьянском хозяйстве вещь.

На следующий день мы опять пошли в город. Немецкие самолёты кружили в небе, как хищные птицы, высматривая очередную жертву. Несколько раз, пролетая вдоль дороги, по которой шли мы с дедом, они спускались так низко, что один раз я даже видела лицо немецкого лётчика. Что удержало его нажать на гашетку? Шансов на спасение никаких, одна короткая очередь – и нас бы не было! Как только мы дошли до города, дед Фоканыч опять от меня ушёл. Я поняла, что он хочет где-нибудь раздобыть спиртное. Ушёл и пропал. А я вечером вернулась в Таблино одна и опять принесла немного муки и соли. На следующее утро неведомо от кого пришла весть, что немцы уже в деревне Лунево. Мы спрятались за огородами в окопе. Где-то часов в 10 до полудня со стороны Зубцова в деревню влетела на мотоциклах немецкая разведка. Они быстро нашли нас, наставили автоматы и скомандовали, чтобы все выходили из своего убежища по одному, проверяя таким образом, нет ли среди нас скрывающихся коммунистов, красноармейцев и партизан.

Последний раз редактировалось: Maria (Вт Окт 4 19:43:48 2011), всего редактировалось 1 раз
#10:  Автор: Maria,  СообщениеДобавлено: Вт Окт 4 17:09:30 2011
    —
Вечером мы держали семейный совет и решили, что надо возвращаться домой во Ржев. Очень боялись прийти на пепелище. Перед сном мама молилась, держа в руке маленькую иконку:»Господи, спаси и сохрани нас от всякого врага и супостата, защити достояние наше!»
Утром мы взяли свои узлы и пошли обратно в город. Просёлочная дорога вывела нас на большак. Октябрьское солнце, уже немного потускневшее, изредка выглядывало из рваных облаков, освещая наш скорбный путь. Неожиданно из перелеска вышли два красноармейца в заляпанных глиной, распахнутых шинелях. Один был без оружия, а другой тащил за ремень винтовку без штыка так, что её приклад волочился по земле. Местность была открытая, и я поняла, что солдат, который не бросил оружия, старается делать так, чтобы фашисты издалека не видели, что он вооружён. Подойдя к нам поближе, один из них спросил:»В той деревне, из которой вы идёте, немцы есть?» «Да» - ответила мама упавшим голосом. Я увидела его глаза. Последняя искорка надежды вырваться из окружения догорала в них. По их небритым, измождённым лицам, воспалённым от бессонных ночей глазам, стало понятно, что в районе Ржева наши части постигла катастрофа. Мама развязала узелок и поделилась с ними испечёнными накануне ржаными лепёшками. И мы разошлись с горькой думой о том, что будет дальше с этими красноармейцами, с нами и с нашей страной, которую вот уже четвёртый месяц топчет вражеский сапог? Этим простым русским солдатам мы не могли даже бросить упрёк:»На кого же вы нас оставляете?!» Потому что они оказались по чьей-то вине даже в худшем положении, чем мы.

Пройдя примерно ещё полтора-два километра мы вышли на Зубцовский большак и увидели идущие походным маршем фашистские войска - пешими колоннами, на мотоциклах, на велосипедах, потом проехали легковые машины и опять походные колонны.

Уже при подходе к городу нам надо было перейти эту дорогу. На обочине собралась большая толпа. В основном женщины с детьми, старики, старухи, все с узлами, тачками. Стоим час, полтора, войска всё идут и идут. Мама выбрала момент, когда между колоннами марширующих образовалась довольно большая дистанция, и решила быстро перейти через дорогу, но идущий впереди подразделения немецкий офицер выхватил из кобуры пистолет и наставил на неё. Я что есть силы, дёрнула её сзади за пояс и тем самым, видимо, спасла от неминуемой расправы. И это был первый урок. Они сразу дали нам понять, кто – они, и кто – мы! Так и пришлось стоять несколько часов и смотреть, как захватчики походным маршем идут на нашу столицу. Шли они уверенным шагом. Молодые, здоровые. Невольно обратила внимание, что было много блондинов, все такие отборные и одинаковые, как будто их отштамповали на одном заводском конвейере. И не было им счёта. С подавленным, горьким чувством мы возвратились в наш город.

Это было 14-го октября сорок первого года.
Получается, что в праздник Покрова Пресвятой Богородицы немецкие оккупанты вошли в мой любимый Ржев, который был местами уже обезображен войной. А до войны это был красивейший, утопающий в садах город Верхневолжья. Улицы в нём были построены одна относительно другой параллельно и перпендикулярно, строго по кварталам. И если взглянуть на довоенную карту города, то она скорее напоминала шахматную доску. У историков есть мнение, что государыня Екатерина Великая лично утверждала представленный ей обновлённый план города. Вот как писал о Ржеве в своих путевых набросках в 1894 году русский писатель И.Ф.Тюменцев:»Он достойно начинает славную линию приволжских городов, известных своей чисто русской красотою и живописностью месторасположения».
И на самом деле! Взгляните на раритетные цветные фотографии Прокудина-Горского, полюбуйтесь старинным городом, раскинувшемся на крутых берегах величавой красавицы Волги, увенчанного златоглавыми куполами соборов и церквей, утопающего в зелени садов, и вы убедитесь в правдивости его слов.

А тогда, 14-го октября 1941 года, мы шли по Красноармейской стороне. Следов боёв на улицах не было видно, только кое-где дымились пожарища с одиноко торчащими печными трубами да тлеющими головешками. Около наскоро сооружённого нашими сапёрами деревянного моста через Волгу лежали трое расстрелянных мужчин. Рядом висела табличка с грозным предупреждением:»Злостные поджигатели караются немецкими войсками». Ещё недалеко от моста я увидела у пулемёта нашего убитого солдатика, кругом валялось много стреляных гильз. Видимо ему был отдан приказ прикрывать отход частей. Кто он был, этот герой?
Несмотря на усталость, мы быстро поднялись в гору и дошли до здания бывшей Ильинской церкви и вдруг увидели немцев. Гомон, стрельба! Нам пришлось укрыться в здании «раймага». Когда всё стихло, мы, слава Богу, благополучно добрались до родного дома.
На следующий день соседи из сгоревших домов стали приходить и проситься к нам жить. Мама никому не отказывала, понимая, что теперь у нас всех одно общее горе – война.

Жена папиного старшего брата Ивана Яковлевича Демьянова тётя Фаля, как мы с братом её звали, или Евфалия Григорьевна, уже немолодая женщина лет 55-ти с приятными чертами лица, довольно высокого роста, рассудительная и властная (недаром староверы, жившие в нашем околотке, выбирали её своей старостой), рассказала нам, что творилось здесь во время нашего отсутствия. Отступая под натиском немцев, наши войска пытались уничтожить всё, чтобы ничего врагу не досталось. В числе объектов, попавших под уничтожение, оказались и продовольственные склады. Потом, уже во время оккупации, когда голод начал душить население города от мала до велика, фашисты и их приспешники говорили нам:»Ваши руководители коммунисты, когда сжигали склады, о вас не думали, а нам-то что...»-Тогда для выполнения этй акции были назначены факельщики, которые, как я потом узнала, по приказу своего начальства жгли даже жилые дома.
Один такой «исполнитель» хотел запалить и наш дом, но тётя Фаля не дала. Сначала просила его Христом Богом, а потом, видя, что он не понимает, просто отогнала его, вырвав из рук факел. Затем с иконой Божьей матери и с молитвой на устах трижды она обошла вокруг дома.
Рассказывала ещё, как на её глазах дезертиры разграбили спиртзавод, перепились, и потом беспечно валялись по канавам до тех пор, пока не появилась немецкая разведка.

Последний раз редактировалось: Maria (Ср Окт 5 21:27:15 2011), всего редактировалось 1 раз
#11:  Автор: Maria,  СообщениеДобавлено: Ср Окт 5 21:25:41 2011
    —
Часть вторая
Борьба за выживание в ржевской оккупации

Новый немецкий порядок в действии

Захватив город, оккупанты начали устанавливать свой «Орднунг» (порядок). Начала работать комендатура. На всех видных местах в центре города и по главным улицам вывесили свастику и приказы. Смысл одного был такой: что если кто из жителей будет укрывать коммунистов, красноармейцев и партизан –будет расстрелян! В другом приказе заставляли всех зарегистрироваться. Еврейское население должно было надеть белую повязку на рукав. Фашисты перестреляли дворовых собак и уничтожили всех почтовых голубей. А до войны Ржев назывался голубиным городом, даже была выведена своя голубиная порода – ржевская. Некоторые мальчишки защищали своих пернатых любимцев и жестоко поплатились за это.

В это время произошёл ещё такой эпизод. Наша квартирантка тётя Вера, у которой муж был на фронте, возвратилась с регистрации в немецкой комендатуре и спрашивает у мамы:» Нюр, а ты Лидуху-то как записала? Комсомолкой? Я свою Шурку – комсомолкой!» Мама замахала на неё руками: «Ты что, с ума сошла!» Ты ведёшь её на эшафот!» Шурка, дочь её, испугалась и в слёзы, кричит: «Меня теперь расстреляют!» Тётя Вера побежала опять в комендатуру, а там наша русская девушка сказала ей тихонько: «Я враг, что ли? Вы же с перепугу оговорились. Не беспокойтесь, я вашу дочь записала как надо.»

Конец октября 1941 года.
Через город ведут наших военнопленных. Огромное количество, как будто пол-России загнали в эти колонны. Есть раненые, покалеченные, у многих обветренные, измождённые лица. Женщины-ржевитянки со слезами на глазах стараются передать им кто кусочек хлеба, кто сухарь, кто яблоко. Пленные бросают женщинам записки со своими адресами и фамилиями.

Одна записка была адресована тёте Оле Румянцевой. Это мама моей подруги, а её дядя Лёня оказался в числе конвоируемых военнопленных. Тётя Оля, узнав об этом, сварила картошки, завязала в узелок. И вот мы с подругой Зиной пошли в аэропорт искать его среди пленных. Прошли ворота, идём дальше всё прямо по дороге и вышли на лётное поле. Там раньше, ещё в период подготовки города к обороне, был вырыт длинный противотанковый ров. Мы издали увидели, что он весь заполнен нашими пленными солдатами. Поверху ходят часовые-немцы. Мы, не останавливаясь, идём. Трясёмся, но идём! Когда подошли ближе ко рву, один из охранников резко окликнул нас: «Halt! (Стой!)», а потом сам подошёл к нам. До войны в школе я учила немецкий язык, даже успевала в основном на «хорошо», а тут все слова как-будто слепились в один ком. Ни одного вспомнить не могу. И вдруг я ему выдала: «Anna und Marta baden! (Анна и Марта купаются!)» Немец тянет рот в улыбке, а у меня в голове словно что-то включилось. Я ему и говорю:»Там Vater (отец!)». И показываю рукой вниз на наших. Конвоир командует: «Komm!» Я иду, а Зина остаётся. Спускаемся в ров и идём между пленными. Я иду впереди, за мной немец с автоматом. Передо мной все наши расступаются и голодными глазами смотрят на мой узелок. А у меня в голове, как гвоздь, сидит одна мысль, как узнать «папу»?! Идём, идём, и вот ров уже уже заканчивается... Германский солдат начал ругаться и спрашивать меня: «Wo ist der Vater? (Где отец?)“. Стало совсем страшно. Но я виду не подаю. И вдруг дядя Лёня сам назвал себя, а я кинулась к нему на шею с криком: «Vater! Vater!“ И случилось чудо. Его отпустили с нами! Забегая вперёд, скажу: он остался жив, хотя и пришлось ему хлебнуть лиха, смывать позор плена кровью, доказывать свою преданность Родине в штрафбате. Потом уже, после войны, где-то в 1956 году он нашёл меня и горячо благодарил за своё спасение.

На нашей улице Бехтерева в доме Рагозкиных стоял какой-то немецкий штаб. Тут же недалеко была кухня. Немцев там всегда было много. У них работали двое наших военнопленных, молодые ребята из студентов. Неплохо говорили по-немецки и всё мечтали о побеге. Они под присмотром носили воду с Волги и кололи дрова. Нам тоже приходилось почти ежедневно ходить на реку за водой. Это прямо по улице Энгельса метров триста, а потом под гору. А гора высокая! Метров сорок-пятьдесят под уклон. Надо спуститься, набрать воды, а потом опять в гору с полными вёдрами. На голодный желудок тащить их нелегко, нет сил. А наверху стоят немцы с пустыми бочками наготове и отнимают у всех, в том числе у женщин и детей, вёдра с водой и выливают в свои. Хохочут – им весело!
Мы с Зиной прятались под горой и ждали, когда они заполнят свои ёмкости и увезут их на лошадях. Обманув их, по-детски радовались своей удаче. Один раз я видела, как на противоположном берегу наши пленные, впряжённые вместо лошади, тащили телегу, на которой стояла большая бочка с водой. Это была сцена из рабовладельческих времён.

В начале ноября 1941 года снег уже надёжно закрыл землю, и начали понемногу набирать силу морозы. Погода стояла ясная. Мы что-то делаем у дома. И вдруг в небе появился наш тупоносенький, краснозвёздный ястребок. Нас охватила тревога. Как он смог прорваться один через линию фронта? Наверное, это был шаг отчаяния. Все немцы выбежали на улицу, начали стрелять из винтовок, пулемётов и зенитной установки, что стояла в соседнем дворе. И кричали. А мы с Валей молили Бога и переживали, как он так один сюда прилетел и что с ним теперь будет? А потом наш ястребок загорелся, лётчик успел выпрыгнуть и висел на парашюте, а фашисты продолжали стрелять в него изо всех видов оружия и ликовали. А мы с братом, сжимая кулачки, плакали. Было это где-то 7-8-го числа на ноябрьские праздники. Удастся ли когда-нибудь узнать имя этого героя-лётчика и увековечить его память?
#12:  Автор: Maria,  СообщениеДобавлено: Чт Окт 6 21:31:25 2011
    —
Ноябрь-декабрь 1941 года.
Голод всё больше даёт о себе знать. Жители, попавшие в оккупацию, в большинстве своём заводские и фабричные пролетарии. Ни садов, ни огородов в собственности нет. Магазины давно не работают, купить нечего, и есть тоже. Как выжить? Мама с тётей Верой Комаровой пошли по деревням менять что-то из одежды на картошку. А накануне к нам в дом пришёл немецкий офицер и приказал маме, чтобы она постирала его маскхалат. Мама замочила его в чугуне и ушла. На следующее утро, чуть свет, этот офицер приходит за своей вещью, а на улице в это время стоят его подчинённые в две шеренги, человек 20-30 при оружии и все в белом, а у командира маскхалата нет! Он на нас с братом налетел: «Где маскхалат?». А мы и не знаем. Набежали фрицы полный дом. Искали-искали, потом один заглянул под кухонный стол, а халат там в чугунке мокрый и нестиранный. Офицер к нам: «Где матка?» Глаза злые. «В деревню ушла»,-отвечаем. А потом пригнали четырёх женщин. Они халат тут же отстирали и духовыми утюгами высушили. Вот тогда они разозлились страшно. Ждали и искали маму, а мы с братом по очереди ходили на окраину города и вовремя предупредили её, чтобы шла обратно в деревню. Прошло время, это подразделение сменилось, и всё стихло. Я так думаю, что тогда их боевая группа с большим опозданием вышла в назначенный район или на боевую позицию.

В декабре навалили много снега, и их жандармерия и полицаи стали гонять жителей на расчистку рокадных дорог, которые вели вдоль и в сторону линии фронта. Потом за выполненную работу стали давать буханку эрзац-хлеба. Делалось это с их стороны неорганизованно. Люди толпились вокруг крытой машины, напирали, толкали друг друга. Так что хлеб доставался тем, кто посильнее и понахальнее, а я была тогда небольшая ростом, «метр вместе с бантом», худенькая, так что мне ни разу ничего и не досталось при такой раздаче.

Однажды, когда нас в очередной раз согнали в полицейский участок на Ленинградском шоссе, и народ должен был с лопатами строем выходить из ворот, мы с подругой Шурой решили убежать, так как каждое их насилие вызывало у нас протест. Во дворе полицейского участка стоял туалет, и мы пошли туда. Там у задней стенки были плохо прибитые доски. Мы их отодвинули, пролезли в щель и побежали. Совсем немного прошло времени и жандармы нас спохватились. Слышим треск мотоцикла. Мы спрятались в подвале детсада им. Розы Люксембург (это был угловой дом на улице Революции, в него я ходила уже после смерти папы). В начале войны садик горел. Вот туда мы и нырнули. Слышим, рядом остановился мотоцикл. Два немца между собой быстро лопотали, искали нас, а потом зашли в детсад и автоматной очередью простреляли подвал. Помню, я очень боялась, чтоб они не бросили туда гранату. К тому времени мне уже приходилось видеть, как они делали зачистку домов в деревнях: заходят в дом и приказывают хозяину открыть крышку подпола. Тот открывает, фашисты бросают туда гранату и быстро закрывают. После взрыва хозяину дома командуют:»Открыть!». Всем, кто остался в живых, приказывают выйти.
А тогда мы сидели, прижавшись к стене и уже думали, что наша песенка спета. Немного погодя слышим, затарахтел мотоцикл и они уехали. Ура, мы живы! Так ещё просидели пока не стемнело, а потом, хорошо зная эти места, добрались до дома.

В том же декабре месяце произошёл ещё такой случай.
Трое немцев сидели в нашем доме в большой комнате за столом и пили шнапс. На комод поставили новенький патефон и крутили «трофейные», то есть наши пластинки. Особенно им нравилась одна бравурная песня, где были такие слова:»Бей, винтовка, метко, ловко, без пощады по врагу. Я тебе, моя винтовка, острой саблей помогу!». Последние три слова этого припева, видимо, кто-то им перевёл. Они вызывали у них весёлое оживление. В их понимании боевая летопись конников с саблями из Первой мировой в этой войне была уже анахронизмом.
Всё это происходило во время обеда.
Вдруг открывается входная дверь и в комнату заходит женщина лет под сорок. Успеваю заметить, что на ней из добротного материала чёрное пальто. Она останавливается на почтительном расстоянии от стола и просит по-немецки: «Geben Sie mir bitte das Brot, die Suppe! Ich habe drei kleine Kinder. (Дайте мне, пожалуйста,хлеба, супа! У меня трое маленьких детей.)». Немцы разом прекратили жевать и уставились на неё. Вдруг один вскакивает и, показывая на неё пальцем, кричит:“Jude! (Еврейка!)“. Женщина разворачивается и бежать! А я за ней, за мной немец и мой брат Валя. Она сбегает со второго этажа и не попадает в калитку, а сворачивает к нашему сараю, я – следом. Что есть силы она дёргает за ручку, но дверь в сарай закрыта и она понимает, что попала в западню. На последней секунде поворачивается ко мне лицом. Перед собой я вижу только её глаза, расширенные чёрные зрачки. В них мольба и ужас! Тогда я загораживаю её и, не помня себя, кричу: «Не дам убивать!». Она старается спрятаться за меня, крепко держит меня за талию. А мой брат совсем ещё мальчик, ему только исполнилось 13 лет, бросается к немцу в ноги, хватает его за сапоги и тоже просит её пощадить. Фашист вскидывает пистолет, направляет его на меня и командует, чтобы я отошла. А я нет, не ухожу, тогда он пинком отбросил Валю в сугроб, зло выругался на нас и ушёл. А женщина-еврейка тут же убежала. Как сложилась её дальнейшая судьба, я не знаю, так как больше никогда мне не пришлось её видеть. С того времени прошло уже много лет, но я до сих пор не могу объяснить, почему этот гитлеровец тогда меня не застрелил? Может быть, он сугубо по-солдатски оценил мой поступок? Другой версии у меня нет. И, более того, потом, некоторое время спустя, когда мы сильно страдали от голода и стали похожи на доходяг, он несколько раз приносил нам стреляных ворон.

Два фото из книги Л.А.Свирчевской:

Дом в Ржеве (1945 г.) и фото Л.А.Свирчевской (1948 г.)
#13:  Автор: Maria,  СообщениеДобавлено: Пт Окт 7 20:35:02 2011
    —
1942 год, январь.
Первая попытка нашей армии освободить город

После успешного наступления наших войск под Москвой, начавшегося, как известно, в первых числах декабря, гитлеровцы уже 4-5 января, отступая, докатились до Ржева. Морозы стояли необыкновенно сильные, больше 40 градусов. Казалось, сама природа и сам Господь встали на защиту многострадальной Родины от фашистского нашествия. Когда положение на фронте стало для оккупантов совсем угрожающим, запомнилось как они занервничали, засуетились в своих тонких суконных шинелях и пилотках. Техника от мороза не заводилась, и они таскали её на буксирах. Видно было, что к такому развитию событий войска фюрера совсем не были готовы. У нас, попавших в оккупацию жителей, тогда сложилось впечатление, что немцы собираются поспешно покинуть город. Затеплилась маленькая надежда на то, что уже совсем скоро нас освободят. В подтверждение этому с западной стороны иногда слышалась приглушённая артиллерийская канонада. Фронт с каждым днём приближался. Однажды был морозный январский день, и мы увидели большое количество немецких бомбардировщиков, которые волнами накатывали в ту сторону, чтобы сбросить на наших бойцов смертоносный груз. Очень скоро мы услышали далёкие, глухие разрывы авиабомб. А наших самолётов в те дни в небе над городом не было видно. Оставалось только догадываться, в каких неимоверно трудных условиях сражаются наши отважные пехотинцы. Мама вставала на колени и молилась: «Господи, защити воинство наше!» Слёзно просила и за своего сына-солдата, нашего старшего брата Анатолия, который в это время тоже должен был быть где-то на передовой. Мысль о том, что он может быть убит или попал в плен, мы гнали прочь. После трёх дней ожесточённых боёв вернулись немцы уже без признаков паники, самодовольные, чистили оружие и говорили: «Drei russische Divisionen kaputt! (Три русские дивизии уничтожены!)». Мы слушали их похвальбы и не верили, что это так. Потом узнали, что только авиация спасла их положение.

С середины января бои уже идут вокруг города. Германцы привозят замёрзшие трупы своих солдат во двор. Всё – обувь, сумки убитых – складывают в нашу баню. В нашем доме распоряжаются как хозяева. Чтобы согреться после улицы, постоянно топят печку, не закрывая трубу. Если возникает проблема с дровами, они решают её просто – рубят в нашем саду тридцатилетние яблони, которые сажал мой дед Демьянов Яков Степанович ещё до революции. Занимается истопным делом солдат по имени Людвиг. Он родом откуда-то из Баварии, до призыва в вермахт был лесником. Высоченного под два метра роста, рыжеволосый и, как сельский житель, несколько простодушный. У него с собой имелась свадебная фотография. На фото он со своей невестой, которая под стать ему такая же каланча широкой кости, с простоватым лицом. Она под фатой, которая смотрится на ней, как на телеграфном столбе абажур. Фрицы, когда выпьют, подтрунивая над ним, просили: «Людвиг, покажи свою фрау!». Он достанет снимок и показывает. А они: «Oh, gut! Gut!». И одобрительно кивают головами. Только он выйдет за дверь за дровами, начинают громко смеяться. И так повторялось несколько раз.

А нам было не до смеха. С каждым прожитым днём для горожан всё реальней становилась медленная и мучительная смерть от голода. Вот и мы находимся на грани жизни и смерти. Мы – это мама, я и Валя. Решили идти на фабрику Ральфа. Там, говорят, есть кладбище немецких лошадей, погибших от сапа. Мороз доходил до 40 градусов, с пронизывающим до костей ветром. Мы бредём, заколоневшие, как во сне.
Из под снега торчат какие-то заветренные остовы лошадей, вокруг них копошатся чуть живые люди. Мы подошли к останкам. Около них копошится человек в очках. Я в нём узнала директора 8-ой средней школы Евгения Степановича Гаврилова. Вся наша школа очень его любила и уважала, а его отец был директором 5-ой образцовой школы. Но когда человек голодный, у него и мысли только о еде. Нам тогда досталась голова, и мы две ночи варили её. Варево издавало ужасный запах, но мы тогда и этому были рады, как спасению.
В городе шли слухи, что на рынке продают холодец из человечины. В нашем доме умерло от болезней и голода 12 человек. В их числе две учительницы из Ленинграда, которых привела из пострадавшего от пожара дома тётя Фаля. Это были две сестры, уже в годах, они приехали к своей старшей сестре во Ржев на лето погостить. А тут война! Дом сестры сгорел. И вот они с нами. Поставили им внизу на первом этаже в маленькой комнатке две кровати. Менять из одежды им было нечего, выходить на улицу, где много немцев, опасно. Они легли, накрылись тряпьём, да так и не сдвинулись с места, пока не умерли друг за другом от голода. Так получилось, что здесь на ржевской земле вдали от родного дома эти несчастные женщины нашли свой последний приют.

Ещё жила у нас в это время дальняя родственница Сафронова, тоже умерла от истощения. У мамы опухли ноги, и она голодная целыми днями сидела у окна в маленькой холодной комнатке. Напротив её был умывальник, рядом полочка, а на ней лежал комочек высохшей мочалки. Она нам рассказывала, что вот так сидела она и смотрела в сторону умывальника. И вдруг ей кажется, что это не мочалка, а кусочек засохшего чёрного хлеба. Она с трудом встаёт, берёт в руки этот высохший комочек. Нет, не хлеб! Садится на своё место и опять смотрит на полочку. Проходит некоторое время, и ей снова начинает казаться, что это корочка хлеба. Опять с трудом встаёт, медленно переставляя ноги идёт, берёт в ладонь, нюхает. Нет, опять не хлеб! И так повторяется несколько раз.
Мы с Валей вернулись вечером и принесли немного картофельных очисток, отварили и мама поела. Хватило только ей одной. Я сказала, что мы уже покушали.
Голод усиливается. В городе съели всех кошек, собак, даже нет ни крыс, ни мышей. Трупы зарывают в огородах из-за артобстрелов. Погиб сосед Вовка Магера. Его кишки висели на проводах. Погибла моя школьная подруга Надя Савельева. Осколок попал в печень и вылетел со спины. Уже с января месяца город регулярно обстреливают из дальнобойных орудий наши войска.
#14:  Автор: Maria,  СообщениеДобавлено: Сб Окт 8 21:28:47 2011
    —
На Советской площади висят трупы молодых ребят-подпольщиков. В условиях массового террора они нашли в себе силы подавить страх и встали на защиту своей поруганной Родины, заплатив за это собственными жизнями. Для устрашения гражданского населения фашисты долго не позволяли их хоронить.
На другой улице они расстреляли 12 мальчишек, старшему из них было не больше 14-ти лет. Пацаны добывали себе еду тем, что воровали с их машин почтовые посылки.
Кругом расклеены немецкие приказы, в которых новоявленные хозяева за малейшее ослушание грозят смертным приговором. Установлен комендантский час. В брошенных домах оккупанты не живут. Видимо, боятся партизан и подпольщиков.

К этому времени относится ещё такой мрачный эпизод.
Как-то днём к нам зашёл молодой офицер эсесовец и приказал, чтобы мы ему постирали бельё. В это время дома была тётя Фаля. И она без лишних слов (куда деваться?) взялась за это дело. На другой день, к назначенному времени вернула ему постиранное, а сама поспешила к больной сестре, которая жила недалеко от нас на улице Володарского. Тогда, пользуясь её отсутствием, этот фашист вместе со своим подчинённым солдатом вскрыли её комнату и начали всё в ней обшаривать. А мы с братом Валей смотрели за ними в замочную скважину стараясь понять, что же они там ищут? Видимо, по неосторожности, мы чем-то себя выдали. Они догадались, что мы за ними подсматривали, и это им не понравилось. И тогда они вышли из комнаты. Офицер неожиданно грубо схватил меня за руку выше локтя и подвёл к письменному столу, что был тут же рядом. Потом из нагрудного кармана достал фотографию, ткнул в её пальцем и с металлом в голосе сказал, что так поступают «deutsche Soldaten» (немецкие солдаты) с партизанами. Я посмотрела на фотографию и ужаснулась: столб, а на его поперечной перекладине, там где крепятся изоляторы, повешена русская девушка, совсем юная, в серой кофточке, в юбке, с короткой стрижкой, на ногах валенки. А внизу у столба стоял этот же эсэсовец с велосипедом и самодовольно улыбался. Потом фашист перевернул фото и я успела прочитать «Stadt Stariza. Dezember 1941» (город Старица, декабрь 1941 г.). Свою акцию устрашения он закончил вопросом: «Hast du alles verstanden?» (Ты всё поняла?). Я, стараясь скрыть вспыхнувшую к нему ненависть, молча утвердительно кивнула головой. И они, громко разговаривая между собой, удалились, грохоча кованными сапогами по нашей деревянной лестнице.

Февраль 1942 года.
Зима не на шутку разгулялась, запуржила, наметая на дорогах огромные сугробы. В ясные дни морозы ещё давили под 30 градусов. Жителей города, из числа тех, кто ещё мог двигаться, под дулами винтовок фашисты и полицаи гоняют на расчистку дорог.

Мы угрюмо бредём в колонну по четыре. Обжигающий ветер дует прямо в лицо и вид наш, как у идущих на каторгу, ужасен.
Фронт всё ближе, иногда слышны отдельные разрывы снарядов, треск пулемётов, который то стихает, то вновь возобнавляется.
И так мы идём. Потом звучит команда «Halt!» (Стой!). Дальше хода нет. Колонна остановилась. Нам всем меряют по 4-5 метров в длину и примерно 1 метр в высоту. Для малолеток снисхождений по норме не делают, отмеряют как взрослым. Нехотя начали работать. И вдруг слышим усиленную динамиками русскую речь. Она доносилась со стороны переднего края, видимо, из нашей агитпередвижки. До нас долетают слова:»Жители города Ржева, держитесь! Уже совсем скоро Красная Армия освободит вас! Делайте всё, чтобы земля горела под ногами фашистов!»
Мы ещё чётче понимаем, что под страхом смерти немцы заставляют нас работать на себя. От обиды и бессилия на глаза невольно навёртываются слёзы. И вот, находясь в таком напряжённом эмоциональном состоянии, видимо, ещё проявилась и моя горячая кавказская кровь, я решаюсь на побег. И когда конвоир ушёл в конец нашей группы, я побежала на звук громкоговорителя.
В школе перед самой войной мы начали изучать винтовку Мосина. Я почему-то подумала, что если пробегу метров 300-400 незамеченной, то дальше в меня будет очень трудно попасть. Зайдя за сугроб, пригнувшись, я побежала в сторону переднего края. Сколько метров удалось так пробежать, не знаю, но, когда я подняла голову, то увидела сбоку изгиб дороги, который вдавался в сторону фронта, поняла, что я нахожусь достаточно близко к другому конвоиру. После этого и минуты не прошло, как рядом со мной то справа, то слева зловеще зашипели в снегу пули. Что делать?
Я подняла руки вверх и побрела обратно. Шла и не было уже никаких сомнений, что меня тут же на месте расстреляют. Да и конвоир уже ждал. И когда я поравнялась с ним, он сильно поддал сапогом мне под зад, я пролетела метров пять и упала на руки в снег лицом вниз. Пока я вставала, он подходил и опять поддавал, и так повторялось несколько раз. Потом все, кто выполнил норму, пошли домой, а меня этот фашист поставил к сугробу дочищать. Работать я уже не могла. Руки от снега и мороза окоченели, всё болело. В душе у меня была пустота и полное безразличие к своей судьбе. Видя моё состояние, охранник, громко ругаясь по-своему, погнал меня обратно в город.
Пришла я домой, когда на улице уже начало темнеть, совсем окоченевшая, даже разговаривать не могла. Мама меня расспрашивала и утешала, а я только громко плакала от обиды и боли.

В конце февраля как-то вечером вся наша семья собралась на кухне. При свете коптилки мы варили в большом баке конскую ногу. Подкову, как ни старались, не могли снять, поэтому варили вместе с ней. Закончив эту процедуру, начали разделывать, отделять мясо от костей.
Слышим стук в дверь. Потом дверь открывается и заходит немецкий солдат. Смотрю, вроде бы пехотинец, замёрзший и, как оказалось, очень голодный. Одет в свою лёгкую суконную шинель. Проходит на кухню, ставит винтовку в угол и подсаживается к нам за стол. Мама в нерешительности пододвинула к нему миску с мясом и костями. И вдруг он жадно начал есть эту варёную вонючую конину. Для нас это было удивительно! Почему от такой голодный?! А в это время в большой комнате, что напротив, другие немцы-тыловики, что разместились в нашем доме, сидят за обильно обставленным закусками столом, «дринкают» шнапс и смачно закусывают.
Мама осторожно боком вошла к ним в комнату и говорит: «Смотрите, ваш камрад (так немцы, равные по званию, называли друг друга) голодный, хочет «эссен» и показывает рукой, как будто подносит ложку ко рту. Один фриц, что сидел у ближнего края стола, такой толстомордый, повернулся и пристально посмотрел на этого солдата, на его погоны, петлицы, эмблемы, а потом говорит:»Dieser Soldat ist nicht aus unserer Division» (Этот солдат не из нашей части!). И как ни в чём не бывало, они продолжали свою сытую трапезу.
А пехотинец так и остался сидеть за нашим столом. Потом сказал нам, и мы его поняли, что он из рабочих и призван по мобилизации, а дома остались «drei kleine Kinder» (трое маленьких детей) и есть какое-то страшное предчувствие, что сегодня ему будет «kaputt», то есть его убьют. И правда, у германца был вид обречённого на смерть. Когда он ушёл, мы обнаружили, что он оставил нам свою маслёнку, в которой было граммов сто маргарина. За это мы были очень благодарны.
#15:  Автор: Maria,  СообщениеДобавлено: Вс Окт 9 14:14:01 2011
    —
Бывает же такое...

Когда мы уже перестали надеяться выжить в этих адских условиях, нам, наконец, повезло. К нам на постой определились три немца: фельдфебель по имени Германн и с ним два солдата-почтовика, один Вилли, другой Карл. Фельдфебелю лет под сорок, а солдатам где-то по 22-24 года, не больше. Все берлинцы, окончили институт иностранных языков. Знали русский и другие иностранные языки, одним словом – интеллигенты, как говорится, до мозга костей. Их старший камрад «не дурак был и выпить», по ночам часто куда-то исчезал. Над своей кроватью он повесил картину «Сикстинская мадонна». К нашему удивлению, они нас никуда из комнаты не прогнали, даже разрешили спать на наших кроватях. Фельдфебелю принесли откуда-то добротную железную кровать, а солдаты устроились спать на полу. Когда они первый раз пришли к нам, мама обзывала их по-разному, говорила:»Одни черти уехали, а этих принесло на нашу голову!» Один солдат только посмотрел на неё строго и ответил:»В том, что идёт война, мы не виноваты. А здесь находимся потому, что выполняем свой солдатский долг». Забегая вперёд, скажу, что до самого последнего дня своего пребывания в нашем доме они относились к нам по-человечески. Чере две, а может, три недели со дня их прибытия, произошёл случай, который по истечению многих лет я вспоминаю с улыбкой.

Помню, был серый мартовский день. Я сидела у окна и латала своё старое пальтишко. После полудня заходит к нам в дом незнакомая гостья, симпатичная девушка лет двадцати, двадцати двух. Что-то спросила у мамы, но вопроса я не расслышала. Очень приметная, одета со вкусом. На ней чёрный берет, серое пальто в талию и такого же цвета туфельки на каблучках. Сказала, что идёт к тёте, которая живёт рядом в доме Родзевич в квартире на втором этаже. Я знала, что дом этот давно уже пустует, и никто там не живёт, но промолчала, решила посмотреть, как дальше будут развиваться события. Из той троицы немцев, что у нас поселились дома, в это время был только один почтовик Вилли. Он сидел и что-то отмечал в своих бумагах. Конечно, он не мог не обратить на неё внимания, и у них завязался разговор, невольной свидетельницей которого я стала. В ходе разговора возник спор. Галина, так звали нашу незнакомку, безапелляционно утверждала, что у красноармейцев форма красивее и особенно ей нравится, как сидят у наших офицеров на ногах сапоги. Воспроизвожу дословно, как она сказала:»В обтяжечку». Немец сидит, ей внимает, наматывает на ус. Когда начали прощаться, он сказал, что не могут же они так расстаться и назначил ей свидание, а Галя ему и говорит:»Приходите сегодня к нам вечером в гости, дом рядом, я буду у тёти.» Легко повернулась на каблучках и ушла. А Вилли, не теряя времени, начал готовиться к свиданию с русской красавицей. В первую очередь он решил изменить покрой немецких сапог, то есть из широких голенищ раструбом сделать узкие, как говорила русская «фройляйн» - «в обтяжечку». Для этой процедуры он взял котелок фельфебеля Германна, налил туда воды и поставил его на походную солдатскую плитку. Поджёг сухие спитровые таблетки. Настроение у него было превосходное, занимаясь этим новым делом, он мурлыкал себе под нос арию из оперы «Кармэн». Когда вода закипела, сунул в котелок голенище, немного его покипятил, а потом проделал такую же процедуру с другим сапогом. Когда голенища немного остыли, Вилли натянул сапоги на ноги. Теперь сапоги сидели, как влитые! Он начистил их до блеска, покрасовался перед зеркалом и к назначенному часу пошёл на свидание. Вернулся минут через 15-20 страшно злой. Кричал, что в доме никто не живёт, а эта Галя русская партизанка.
Но самый большой сюрприз был для него ещё впереди. К этому времени голенища уже так обтянули икры ног, что он морщился от боли. Мы с братом хотели ему помочь и пытались стянуть с него сапоги слабыми детскими руками, но где там! Положение спас его боевой камрад Карл, который, выполнив свои служебные обязанности, вовремя вернулся домой. Искренне посочувствовав другу, и он попытался снять с него сапоги, тянул изо всех сил, но они словно приросли, сидели так, как будто он в них родился. Морщась уже от мучительной боли, Вилли скомандовал ему: »Abschneiden!», то есть «Обрезай!». Сапоги, где-то 47-го размера, сшитые по спецзаказу его отца, шоколадного фабриканта, с помощью острого ножа легко превратились в опорки. Что и говорить. Сначала немец горевал и ругал на чём свет стоит русскую партизанку, но через некоторое время успокоился, не зная куда пристроить эти опорки, он уже хохотал вместе с другими до слёз.

Забегая несколько вперёд, скажу, что после войны где-то уже в конце 1945 года я случайно встретила на улице Ржева свою довоенную пионервожатую Нину Шмелёву. Она была на несколько лет старше меня и в годы оккупации, как выяснилось, партизанила в ржевских и смоленских лесах. Я ей рассказала этот эпизод, подробно описав внешний портрет этой отчаянной смелой девушки Гали. И она мне сказала, что очень похожая по описанию девушка, тоже по имени Галя, была подпольщицей и некоторое время выполняла обязанности связной с их партизанским отрядом.

Вернёмся теперь вновь к событиям марта 1942 года.
Старший по званию фельфебель Германн установил такой распорядок. В 5 часов утра он вставал, умывался и, не торопясь, выпивал чашечку горячего крепкого кофе. Затем будил брата Валю, и у них начиналась «творческая» работа. Они брали каждый по отдельной посылке из числа тех, что ещё вчера были отсортированы по спискам безвозвратных потерь и, поднося к уху, медленно переворачивали или трясли их, не упустив мгновения слушали, в какой булькнет. Всё было так просто: где булькнет, там есть шнапс! У брата был острый слух, и он почти безошибочно находил такие посылки с сюрпризом, за что всякий раз получал поощрение в виде какого-нибудь лакомства или еды.

Шли дни. Как-то раз, кажется, у Карла было какое-то торжество. Немцы пригласили и нас. Усадили за общий стол, налили по хорошей порции их густого супа, достали кое-что из своих запасов. Общение было свободным, как я писала ранее. Они все очень хорошо владели русским. Потом по ходу разговора они преподали нам урок антропологии. Глядя на мою маму, они с полной определённостью подтвердили, что она ярко выраженный представитель славянской (русской) нации. Мы посмеялись. В этом и раньше никто не сомневался. Она у нас была круглолицая, с добрыми, небесного цвета глазами, носик с полочкой (это её выражение), девичья фамилия Морозова. Куда уж ещё руссистей? Мало того, она свою родословную знала на десять колен назад. Предки её были новгородцы, которые бежали с родных мест за Онегу сначала от татаро-монгол, а потом и от опричников Ивана Грозного. Там среди карельского и финского люда сумели сохранить свои обычаи и веру. Брат мой был очень похож на маму, поэтому с ним тоже вопросов не возникало.

Другое дело – я. Здесь что-то явно не сходилось в их расовой теории. Откуда им было знать, что я похожа на своего папу и на его младшую сестру Таисию? Из всей родни у нас троих более выразительно проявилась кавказская кровь, т.е. мы пошли в породу Петровских. А вот старшая их сестра Демьянова Миропия Яковлевна унаследовала отцовские, т.е. Демьяновские корни. (Кстати, в краеведческом музее находится фотография выпускниц Ржевского Епархиального училища вместе с преподавателями. На ней есть и моя тётя Миропия.)
Пути Господни неисповедимы. Так получилось, что мою прабабушку привезли в 20-х годах XIX. столетия с Кавказа как пленницу, заложницей-аманаткой.
В то время царская Россия уже не один год вела тяжёлую войну с горскими народами Кавказа, и русские военачальники искали пути, чтобы замирить их непокорных князей и узденей (родовитую знать). Вот так и появилась в верховьях Волги (село Знаменское) в имении генерала Петра Петровича Есипова черкесская девочка, моя будущая прабабушка.
(В музее Медведевской средней школы Ржевского района хранится исторический очерк «Иже на Медведех». Написал его заслуженный учитель Онуфриев Василий Онуфриевич, коренной житель этого села. В нём он и рассказывает о кавказской пленнице, положившей начало «медведевскому» роду Петровских. Моя бабушка Мария была её дочерью и родной сестрой упомянутых там братьев Михаила и Алексея.)

Возьмусь предположить, что большинство немецких солдат, не говоря уже об офицерах, были обучены этому нацистскому ремеслу: по строению черепа, по форме носа, по разрезу глаз, цвету волос определять расовую принадлежность. Возможно, что в армии читался по этой теме краткий курс. Не исключено, что на это начинали натаскивать ещё в школе или в молодёжной организации «гитлерюгенд». Поэтому на оккупированных ими территориях население невольно проходило через такой всевидящий фильтр.

Шло время, и так мы прожили трудный весенний месяц март. Эти миролюбивые немцы – фельдъегеря с нами попрощались и уехали. Видимо, их часть передислоцировали на другой участок фронта. Потекли серые, тревожные будни, но весна берёт своё! Сугробы синеют, тяжелеют, и вот уже месяц март подготовил реки в дальний поход.
#16:  Автор: Maria,  СообщениеДобавлено: Пн Окт 10 17:56:51 2011
    —
Открывшаяся нашему взору панорама

Первая декада апреля 1942 года.
На Волге ледоход, но он не приносит нам, ржевитянам, того тихого и радостного возбуждения, которое водворялось всегда на реке в такие дни в той, отдалившейся от нас мирной жизни.
Как-то погожим днём мы с мамой спешим по каким-то нашим безрадостным делам и своим маршрутом выходим на крутой берег Волги. Открывшаяся нашему взору широкая панорама заставляет нас остановиться и замереть в немой скорби. На реке сплошные движущиеся поля, воды не видно. Огромные льдины плывут с верховий, а на них распластанные, застывшие в неестественных позах трупы наших солдат! По зеленовато-серым синелям различаем и немцев, но их значительно меньше. По отдельным, впечатанным в лёд моментам прошедших боёв, видим, что дело доходило и до рукопашной. Но большинство наших героев погибло на этом ледяном открытом пространстве так и не дойдя до вражеских окопов.
Так река, в белом цвете вперемешку с бурыми пятнами на снегу от пролитой солдатской крови, открывает нам свою мрачную тайну. Мы стоим и плачем молча, не скрывая друг от друга слёз. Потом в подавленном настроении медленно бредём домой.

Во второй половине апреля лёд сошёл. И с приходом весеннего тепла мы опять начинаем ходить по деревням в поисках пропитания. Город со всех сторон был окружён нашими войсками и оставалось единственное направление, куда выпускали – это в сторону речки Сишки по Торопецкому тракту.
Вышли мы тогда втроём: я, Зина и брат Валя. У пожарного извоза по деревянному мосту перешли Волгу. Мы знали, что уже начали работать лодочные перевозы под Казанским спуском и перед фабрикой Ральфа, но там переправляли на другой берег только за соль. Всё это как-то передавалось по слухам. Дошли мы до известкового завода и узнали, что там много немцев. На мост не пошли, решили перейти речку, стали искать брод. И за очередным поворотом ручья перед нами открылась страшная картина, как будто кто-то забыл закрыть занавес после окончания кровопролитного побоища. На противоположном высоком берегу, зацепившись за ветки кустов в одном нижнем белье и в разных позах, висели и лежали трупы наших солдат, застывшие в предсмертных судорогах. Некоторые успели добежать до ручья, но здесь их настигали губительные вражеские пули. Видимо, немцы застигли их врасплох так, что командиры не успели организовать оборону. Как такое могло случиться? Этот вопрос немым комом вставал в горле. *)

*) Много позже, читая воспоминания участников боёв на Ржевской земле, мне удалось узнать, что в районе известкового завода эта трагедия произошла где-то в начале февраля 1942 года с бойцами 1215 стрелкового полка 365 стрелковой дивизии, которая формировалась на Урале.

Мы пробирались в гробовой тишине между трупами. Только молодой тонкий ледок предательски трещал под нашими ногами. Наконец вышли на дорогу, изъезженную немецкой колёсной и гусеничной техникой. Кое-где были видны воронки от снарядов и авиабомб, начавшие уже заполняться ржавой талой водой. И пошли дальше, толком не зная куда, лишь бы найти какую-нибудь не спалённую войной деревеньку. И так в конце-концов дошли до деревни Кокошкино, А там все жители по схоронам сидят, говорят: «Куды вы, ребяты, припёрлись? Здесь фронт и идут бои!»

Но нам делать нечего, пустыми возвращаться нельзя, и мы пошли на гору туда, где раньше стояла церковь, а около неё памятник герою войны 1812 года генералу Сеславину. Отсюда с высоты птичьего полёта нам открылась широкая панорама с видом на Волгу, уходящие вдаль, беззащитные в своей наготе берёзовые рощи дополняли среднерусский пезаж. А чуть дальше от разбитой церкви мы увидели жуткое, незабываемое зрелище. Перед нами было широкое поле, всё изрытое глубокими воронками от авиабомб, а на нём, как поваленные деревья, лежат сплошь и рядом убитые наши воины. Мне особенно запомнился молодой лейтенант в портупее. Он лежал на спине, широко раскинув руки, с остекленевшими, открытыми глазами.
Осколок, видимо, летел по касательной траектории и вскрыл ему черепную коробку, потому что чуть дальше от головы лежали целиком его мозги. Поражённая такой скорой трагической смертью, я остановилась возле этого убитого офицера, и в это время вдруг начался артобстрел. Близко от нас на поле стали рваться снаряды. Это наша артиллерия вела беглый огонь. Мы кинулись на спуск к реке Сишке, потом по грунтовой разбитой дороге поднялись опять в деревню Кокошкино. Обменяли соль на картошку и поспешили возвратиться в истерзанный пожарами и бомбёжками наш родной город Ржев.
#17:  Автор: Maria,  СообщениеДобавлено: Вт Окт 11 19:40:19 2011
    —
Встреча брата с партизанским связным

Прошла ещё пара недель. Наступил месяц май. Где-то после 10-го числа нам удалось раздобыть и посадить на грядках немного свеклы, других семян просто не было. До сбора урожая ещё далеко, а менять из тряпок у нас уже было нечего. И поэтому Вале пришлось собирать окурки, потрошить их, и так набиралась где-то почти пачка табака. В деревнях очень ценился табак и соль, которую мы нашли в обгоревшем государственном амбаре.
Ходили обычно впятером: я, Валя, наши квартиранты Шура и Зина, и ещё Зина Румянцева. Старались выходить рано и, пройдя через весь город, шли на Мелеховский переезд, а потом вдоль железной дороги до станции Панино, затем направо в лес. Там в лесу осталось три пустых дома. Мы их пробегали. Также пробегали деревню Лебедево, где всегда было много злых немцев (наши партизаны убили здесь одного). Поэтому мы проходили её, не задерживаясь. Шли по дороге до деревни Курьяково, а от неё до станции Осуга рукой подать. Ночевать не пускают и мы бежим к реке Осуга. Там на берегу была лодка, на ней мы переправлялись на другой берег. Выбирали самый бедный дом и просились ночевать. Нас пускали и иногда даже давали по лепёшке, выпеченной обычно из гнилой картошки. Мы были и этому несказанно рады. Постелив на пол свою ветхую одежонку, мгновенно засыпали. А утром дальше в путь. Всё искали затерянные в лесах, не потревоженные войной деревни.

Толком не зная, где линия фронта, однажды дошли до города Гжатска (ныне Гагарин), где шли сильные бои и была слышна беспрерывная канонада. Жители одной разбитой деревни настоятельно не советовали идти дальше, и мы стали пробираться к станции Новодугино. Подходя к лесу, увидели немцев. И они тоже нас засекли. Фрицы на трёх телегах. Стоят, смотрят по сторонам, а впереди длинная лесная дорога. Я поняла: боятся партизан. Когда мы подошли, они нас распределили на три подводы и, испуганно озираясь, молча погнали лошадей через лес. Таким образом, мы в первый раз попали в Новодугино и ушли от линии фронта. Карты районов тогда совсем не знали, да я и не помню, чтоб до войны они где-то продавались, поэтому шли наугад, опрашивая местных жителей. Так, случайно один раз попали на временный немецкий аэродром, но вовремя спохватились и успели уйти. Потом помню, мы перешли железнодорожную линию у станции Новодугино и долго шли, пока не попали в вековой лес. Уже смеркалось, а мы всё шли по заросшей травой и мелким кустарником, почти незаметной, дороге. Иногда попадали в какую-то болотину. И это всё в дремучем лесу...
И вдруг деревня! Правда совсем небольшая, домов десять, двенадцать. Увидев оборванных и исхудавших детей, люди кинулись к нам и разобрали по домам. Кормили до упаду: яйца, творог, молоко. И не верили, что где-то идёт война! Мы там прожили три дня, а потом тем же путём вернулись в Ржев, чтобы рассказать маме об этом чуде. Сколько раз мы мы после этого заходили в этот лес, на эту дорогу (или нам только это казалось), но так больше и не нашли той хлебосольной деревушки. Как сквозь землю провалилась! Скитаясь от деревни к деревне и прося милостыню, мы больше всего хотели встретить партизан и хоть чем-то помочь многострадальной Родине.

И такой случай скоро представился моему братишке Вале (Демьянову Валентину Александровичу). Вот что он рассказал мне, возвратясь домой после долгих хождений по миру за милостыней: «Я оказался в какой-то деревне восточней станции Новодугино. Из крайнего дома мне навстречу вышел мужчина. Одет он был не по-деревенски. Лицо благородное с усами, как у Чапаева. Я подумал, что это учитель или сельский фельдшер. Он пригласил к себе в дом и, усадив к столу, дал большую дольку ржаного хлеба. Я с жадностью ел, а он меня расспрашивал: где фронт, и много ли немцев во Ржеве? Я понимал, что такие вопросы задавал он мне не случайно, и подробно рассказывал всё, что видел и знаю. В частности, его интересовало, где находятся вновь наведённые немцами мосты через Волгу и какой там заведён пропускной режим? Где располагается комендатура и полицейские участки? На каких улицах и у каких домов я видел их легковые машины? И многое другое.
Поинтересовался, курю ли я? Я сказал, что не курю, но табак дома есть. Он очень обрадовался и пообещал, что если я принесу ему табак, то он даст мне за каждую пачку по четыре с половиной фунта ржи. На прощание дал мне ещё дольку хлеба и попросил на обратном пути быть повнимательней, всё подмечать. Сказал, что будет ждать моего возвращения. На этом мы расстались, и я пошёл в сторону дома. Пройдя несколько километров, нашёл в небольшом перелеске несколько грибов. В одном доме увидел хозяйку и предложил ей грибы. Она с радостью взяла их, а мне дала горбушку хлеба и перьев лука. Это было очень кстати, так как впереди было более 70-ти километров пути. Проходя деревню, в одном палисаднике я увидел поспевающую смородину. Дома у нас тоже росло несколько кустиков. Она мне очень нравилась с довоенных лет. Я прибавил хода и в такт шагам твердил одно и то же: «На крыльях лечу, смороды хочу!» Это прибавляло мне силы и отвлекало от других мрачных мыслей. Та я «долетел» до дома.»

Мой брат сдержал данное им обещание. Уже через день он засобирался обратно, положив в наволочку 4 пачки табака, а в карман лезвие столового ножа без ручки. Первый ночлег у него был в деревне Вараксино, которая расположена на реке Осуга. В то время там стояла немецкая кавалерийская часть, и этот факт не остался без его внимания. Второй ночлег был в копёшке сена. С помощью какого-то внутреннего чутья брат выбирал именно ту дорогу, которая и привела его в нужную деревню. Валя без труда нашёл дом с небольшим балконом с южной стороны. Хозяин встретил его очень приветливо, как старого знакомого, обрадовался табаку и ещё больше, как показалось брату, тем сведениям, которые ему удалось раздобыть. В силу изменившихся обстоятельств больше они не встретились. Как сложилась судьба этого, по всей видимости, партизанского связного, мне неизвестно.
#18:  Автор: Maria,  СообщениеДобавлено: Ср Окт 12 19:30:42 2011
    —
Конец июня, голод продолжается

Всё той же ватагой мы собираемся и ходим в Смоленскую область по деревням. Побираясь, проходим за день 35-40 км. Мама научила нас как просить: «Подайте милостыню, Христа ради!» И никто из смолян не отказывал. Почти все, к кому мы обращались за подаянием, были очень хорошие, добрые люди. Как-то раз брату Вале повезло. Ему удалось сменять табак на льняное семя. И мы пошли с ним на улицу Революции, там работала маслобойка. Хозяин этой маслобойки был очень добрый пожилой человек. Он всё показывал, как и что надо делать, и сам помогал нам. Сначала в сарае мы жарили в жаровне это семя. Потом толкли его в ступе. Затем ссыпали в холщёвый мешочек, клали его между двумя болванками. После этого хозяин сам крутил колесо и в противень вытекало льняное масло, а в мешочке оставался только жмых. Запомнилось, что он, жалеючи, что-то мало тогда с нас взял. Мы горячо поблагодарили хозяина маслобойки и ушли очень довольными. Недаром в народе говорится, что «лето красное пришло». В то время это выражение приобрело для нас очень конкретный, животворящий смысл. Благодаря урожаю на нашем огороде, мы имели возможность варить суп из свекольной ботвы. Туда же добавляли немного льняного масла, и получалась очень даже съедобная похлёбка. Кто поверит? Втроём за день мы съедали полтора ведра!

Начало июля месяца 1942 года.
К этому времени относятся воспоминания моего младшего брата Вали.
«Улица Бехтерева. Мои друзья: Селява Толя и братья Ермаковы, Витя и Толя. Когда город не обстреливает артиллерия и наступает временное затишье, мы собираемся где-нибудь на канаве. Рассказываем, кто и что видел, слышал. Жрать все хотят, как голодные собаки, а жрать нечего. Посередине квартала двухэтажный бывший купеческий дом. Немцы заняли его под колбасный цех. Утром привозят туда силой отнытых у крестьян коров, а под вечер развозят по своим воинским частям уже свежую колбасу. Отходы никому не отдают, всё увозят! Даже копыта и рога. Мы теряемся в догадках. Может быть, в лагерь для наших военнопленных?**)

**) Ржевитяне знали это страшное место на территории бывшей базы «Заготзерно». Здесь каждый день люди десятками умирали от тифа и голода. Лютой зимой они находились под открытым небом. Летом в этом чёрном квадрате, огороженном колючей проволокой, даже трава до земли была съедена. А на деревьях на высоту человеческого роста была содрана кора. В центре лагеря угрожающе маячила виселица, готовая каждый час принять новый груз.

Наш собачий нюх ведёт нас туда, к колбасному цеху. Около него несколько солдат. Двое упражняются боксом. Остальные шумно болтают, подтрунивая. Дерутся, как выяснилось, француз и финн, ростом одинаковые. Француз – кудрявый с тёмными волосами, финн – круглолицый, рыжий. Больше ударов пропускает финн, даже появилась маленькая ссадина на лице. Большинство болеет за француза. И вдруг начался артобстрел. Немцы кинулись в землянку. Она была рядом, за тротуаром. А мы разбежались по своим домам. Когда снаряды летели через нас, мы не обращали внимания, определяя это по звуку. Если же звук быстро усиливался, то в одну секунду падали наземь, а дальше ползли в кювет. Артподготовка когда-нибудь кончалась, и мы как по сговору выходили на улицу смотреть. Против раймага, где раньше была Ильинская церковь, лежал мужчина без признаков жизни. Снаряд упал на мостовую и весь пошёл в осколки. Мы пошли в сторону Калининских домов. Где-то на следующем перекрёстке лежал ещё один убитый. Не доходя метров сто до Калининских домов видим движение. По центру мостовой идёт мальчик лет одиннадцати-двенадцати (почти мой ровесник) в немецкой солдатской форме, а за ним высокий офицер. Мальчик шагает с гордо поднятой головой, с чувством арийского превосходства поглядывая на нас, «унтерменшен» (народ низшей расы).***)

***) Гитлер объявил, что русские являются народом низшей расы и по этой причине не заслуживают человеческого обращения.

Слева, по ходу нашего движения, был базар. И там происходило что-то непонятное. Кто-то из моих друзей громко крикнул:»Облава!», и мы со всех ног бросились бежать.

В погожие летние дни, когда на фронтах немного стихала канонада, мы ходили на Волгу. Даже в те дни военного лихолетья красавица Волга с непреодолимой силой притягивала нас! Помню, я шёл с другом по высокой набережной, а навстречу нам попадались празднично гуляющие германские солдаты. Иногда они сидели небольшими группами на крутом волжском берегу, и кто-нибудь из них играл на губной гармошке. Один раз я слышал, как они пели нашу народную песню «Из-за острова на стрежень», произнося название реки с акцентом. У них получалось: «Вольга-Вольга, майне муттэр». Этот терзающий душу эпизод на фоне родного, исконно русского пейзажа, как неизжитая боль, всю оккупацию жил во мне.»
#19:  Автор: Maria,  СообщениеДобавлено: Чт Окт 13 18:23:30 2011
    —
Вторая попытка нашей армии освободить город

Заканчивался утомлённый зноем и пропитанный гарью пожарищ июль 1942 года.
Мой любимый город, как приговорённый к смертной казни, ни в чём неповинный былинный герой, ожидал своей участи. Несмотря на глубокие шрамы, нанесённые войной, он был ещё весь в спелых вишнёвых садах и хранил остатки былого, неповторимого, дореволюционного архитектурного великолепия, когда каждый дом строился по отдельно утверждённому плану и органично был вписан в городскую застройку. Город ждал решения своей участи и как бы просил:»Освободите меня таким, какой я есть!» Он как бы просил пощады, обещая измотанным и залитым кровью фронтам домашний уют, а скрывавшимся в подвалах и схронах уцелевшим ржевитянам принесённое на штыках победителей долгожданное освобождение. Но, как оказалось, ни фронт, ни город, ни горожане не испили ещё до конца свою горькую чашу...

В ночь на 30 июля 1942 года воздух задрожал от гула сотен моторов. Потом засвистели бомбы, и начался настоящий ад! Одна армада самолётов улетала, на смену им прилетала другая. И так всю ночь. Зарево от пожаров поднялось до самых облаков. А утром грозно вступила в бой артиллерия. Так началось наступление наших войск, вторая попытка овладеть городом. Как теперь уже стало известно из историко-архивных материалов, в Ржевско-Сычёвской наступательной операции участвовали четыре общевойсковых и две воздушные армии. Был отдан приказ нашим бойцам:»Вперёд на штурм! Громить врага! И Родина не забудет вас!»

Мы, оставшиеся в живых жители, спасались в подвалах церквей и бывших купеческих домов, а в это время над нами всё гремело и горело. Колыхалась земля, и трудно было дышать от гари. До 1917 года строили на века. Нашему деревянному дому к тому времени было уже лет 80. Сложен он был умельцами-плотниками на совесть, из столетних сосновых брёвен. На него была наша надежда, как на бастион. Когда стихла многочасовая канонада, мы поднялись из подпола и вышли во двор. Слышим, говорит наше радио:»Дорогие братья и сёстры, уже близок час, когда мы освободим вас от немецко-фашистских захватчиков. А вы помогайте нам, чем можете – бейте врага!».

С трёх сторон вокруг города вот уже несколько дней идут ожесточённые бои. Немцы считают Ржев краеугольным камнем своей обороны. «Сдать Ржев – значит открыть ворота на Берлин», так говорилось в приказе их фюрера. Фашисты подтягивают всё новые и новые резервы, которые выдвигаются походным маршем в сторону фронта, на линию обороны. Идут и через нашу улицу Бехтерева. В это же время иногда приезжают и ставят к нам во двор на ремонт свои «гроссмашины» два чеха. Один, чернявый лет 30-ти по имени Иосиф, другой постарше – Карл. Улыбчивые такие, два друга, всё обещали нам:»Когда кончится война, обязательно пригласим вас в Чехию погостить. Посмотрите, как мы живём.» Так вот, они говорили, что в боевых немецких частях каждый солдат лично подписывает клятву фюреру о том, что не отступит с поля боя на Ржевском плацдарме.

По «сарафанному радио» мы узнали, что на полях за кирпичным заводом созрела рожь-самосейка. Голод – не тётка. Он гонит нас из нашего дома-укрытия в открытое поле на сбор урожая. И мы, как на передовой, под страшным артобстрелом, тогда настригли целую наволочку ржи. А что делать? Двум смертям не бывать, а одной не миновать! Принесли домой, рассыпали у окна на столе. В ту ночь от зажигательных бомб вокруг нас сгорели все дома. Очень страшно было, когда горел дом напротив, принадлежавший ранее купцу Беланову, где жила упомянутая ранее учительница Родзевич. А потом занялся пламенем дом художника Седова. От высокой температуры оконные стёкла в нашем доме все полопались, а колосья ржи, те, что мы оставили на столе, шевелились, как живые. Запаса воды у нас не было. И я с мамой, спасая наш дом от пожара, черпали зловонную жидкость из туалетной ямы и этим смачивали дымящиеся местами стены. В этот критический момент, вот чудо! – появилась наша тётя Фаля с иконой Николая Угодника. Она несколько раз обошла вокруг дома с молитвой «О спасении». Господь, наверное, услышал её молитвы. И дом остался жив! Хотя и имел вид старого, истерзанного войной солдата. И потом уже, после войны в конце 50-х годов, когда два моих брата решили его перестроить на одноэтажный, то извлекали, как хирурги, из опалённых пожарами брёвен десятки разнокалиберных пуль и осколков.

Стоит август 1942 года.
Ржев находится в эпицентре военных событий. Здесь и сейчас решается судьба нашей Родины. Две враждующие армии, намертво вцепившись друг в друга, пытаются решить, каждая свою, задачи. У одной задача – выстоять «любой ценой», у другой – взять город. За нашими воинами дело правое, они освободители родной земли русской!
В середине месяца немецкий комендант издал приказ, где говорилось о том, что все жители северной стороны города Ржева должны добровольно покинуть её и перейти на правобережную сторону. Все, не выполнившие приказ, будут считаться партизанами и объявлены вне закона. Как люди могли выполнить этот приказ, когда не стихающий фронт был совсем рядом, слышались даже отдельные винтовочные выстрелы и пулемётные очереди?! Из установленного на переднем крае громкоговорителя почти каждый день до нас доносилось:»Дорогие ржевитяне, потерпите! Скоро мы вас освободим!» А терпеть становится всё труднее и труднее. Каждый день артобстрелы. Включились в работу ещё и «Катюши», залпом сметая сразу целые кварталы. А ночью бомбит авиация.
#20:  Автор: serz,  СообщениеДобавлено: Пт Окт 14 0:09:11 2011
    —
Уважаемая МАрия!Наша мама- Свирчевская (Демьянова) Л. А.и мы ее сыновья( Сергей и Анатолий) можем только приветствовать взятую ВАми на себя инициативу по размещению мемуаров в интернете.Пусть воспоминания ,помогут людям ,небезразличным к истории города Ржева, узнать о годах военного лихолетья больше правды, которая и была положена в основу при написании данной книги. Девочка,девушка Лида в период ВЕликой Отечественной войны не сорвершала в привычном для нас понимании подвигов : не прыгала с парашютом на занятую врагами территорию, что-бы выполнить боевое задание, не поднимала в атаку пехотинцев залегших под пулеметным, кинжальном огнем противника, ее поступки .., нет все-таки подвиги! Другого ,позволю себе утвеждать, христианского происхождения . В различных ситуциях , оставшись один на один со смертельной опасностью ,она не раздумывая идет на самопожертвование : так было когда она спасала пленного красноармейца, во дворе своего дома закрыла своим телом еврейскую женщину,что-бы спасти от голодной смерти свою мать и брата ушла на правый берег Волги в сентябре 1942года , когда не было никаких шансов вернуться обратно, но она это сделала.! И потом вспомните, уже в деревне Павлово , что-бы спасти колхозников от неминуемого голода писала по-немецки на входных дверях их изб слово ТИФ .Чему учит ее книга? В первую очередь ЛЮбви! К своей РОдине, к родным( матери и брату), к своему родному городу и в конце концов к " братьям и сестрам" оказавшихся в немецко-фашистской оккупации.
#21:  Автор: Maria,  СообщениеДобавлено: Пт Окт 14 19:50:46 2011
    —
Уважаемый serz!
Благодарю Вас за тёплые слова одобрения от имени Вашей мамы, брата и Вас лично.
Воспоминания Лидии Александровны ценны для нас не только тем, что добавляют деталей к картине оккупации города и борьбе за физическое выживание оставшихся в Ржеве жителей, но ещё и той христианской любовью Вашей мамы к людям, которая так необходима нам всем, чтобы быть и оставаться достойными жизни, несмотря на подчас тяжёлые условия быта или преград из-за болезней.
Пожалуйста, передайте Лидии Александровне большой привет от участников форума, читающих её воспоминания, и от меня лично.

Продолжаю...

Пулемётная очередь (или как мы попили нашей волжской водицы)

Мы почти безвылазно сидели в подвале, пока не закончилась дождевая вода. И тогда мы с братом пошли под вечер на Волгу за водой. Когда шли по улице Энгельса, я вспомнила и сказала брату, что на днях на Волге убили мужчину, а стреляли с противоположного берега. Но мы тогда отнеслись к этой информации по-детски легкомысленно, посчитав, что с нами-то это не случится. Подошли к косогору и начали спускаться к Волге. Валя впереди, а я за ним. Прошли с десяток метров и услышали сначала свист пуль, а потом под ногами у брата взвились фонтанчики пыли. Мы остановились, ещё чётко не соображая, что же произошло? Потом слышим длинную пулемётную очередь. Она доносилась с той стороны реки. Теперь мы всё поняли! Развернулись и бросились бежать. Следующей очереди не последовало, раздался только многоголосый громкий смех. Вечером по воде далеко слышно. Опять смерть чуть не накрыла нас. Только холодком, как от студёной воды, от неё потянуло... Вот так «попили» тогда мы нашей волжской водицы. Когда пришли домой, какая-то дальняя соседка сказала нам, что есть колодец у Рогозкиных во дворе. Это от нас через пять домов. После этой подсказки проблема безопасной доставки воды уже не стояла.

Мы решили со своей левобережной стороны не уходить, спрятаться и ждать освобождения. А все, у кого сгорели дома, уже уходили на ту сторону. А если не подчинялись, тогда к ним приходили эсэсовцы и переводчик. Людей собирали в группы и гнали в сопровождении конвоиров из числа жандармов и полицаев. Чтобы не выдавать своего присутствия в доме, мы закрыли все ставни на нижнем этаже и забили их досками. Двери тоже забили снаружи, а выходили в окно на заднем дворе. Поскольку немцы уже причислили нас к партизанам, оставаться в доме было страшно, но мы всё равно не уходили и ждали своих. Почему жители даже под страхом смерти не расставались со своим родным городом? Такие уж эти «ревнители старины» были непокорные. С бунтарским, пусть не всегда ярко внешневыраженными проявлениями своего характера, веками ковавшегося в горниле борьбы за свою веру, за которую они держались и не отрекались от неё, выражая протест гонителям. История даже знает случаи, когда всем приходом шли в очистительный огонь.

Тогда в конце августа, положение неожиданно для нас ещё более осложнилось. Мама пригласила к нам в дом пожить тётю Паню. Она была такая боевая женщина лет 30-35 из города Ярцево Смоленской области. Муж у неё до войны служил милиционером, а в 1941 году был мобилизован на фронт. Молодая мать осталась одна с тремя детьми мал-мала меньше. Но к тому времени от болезни грудной ребёнок уже умер. Остались мальчик лет пяти и полуторагодовалая девочка. Тётя Паня с братом выходили из дома через лаз рано утром. Она знала, кто угнан, а в огороде у них ещё кое-что осталось. Приносила немного картошки, свеклу и кормила этим детей. У девочки выпала прямая кишка, она почти всё время плакала. Так прошёл август. Какие испытания в это же время выпали на долю наших бойцов, штурмовавших немецкие рубежи обороны, мы тогда об этом могли только догадываться. После посещения поля битвы на реке Сишке, как это было в апреле этого же года, понимали, что победа даётся нам очень дорогой ценой. Если кто-то захочет узнать окопную правду об этих боях, или как говорилось тогда в сводках Советского Информбюро, «о боях местного значения», то прочитайте воспоминания фронтовиков, участников тех событий ветерана 30-й армии, 215 стрелковой дивизии Б.С.Горбачевского и ветерана 52 стрелковой дивизии этой же армии П. Михина. Напечатаны эти воспоминания в книге историка С.А.Герасимовой «Ржев-42. Позиционная бойня» на страницах 123-126. А если кратко: «Атаки следовали одна за другой. Сражение разгоралось.., росли горы трупов» или ещё:: «Вперёд! Вперёд! – кричат оставшиеся в живых командиры и замертво валятся со своими бойцами. Взрывы, осколки и пули разметали солдатские цепи, рвут на куски живых и мёртвых...» И совсем уже всем известное, бессмертное стихотворение А. Твардовского «Я убит подо Ржевом». Хотя бы вот эти строки:»Фронт горел не стихая, как на теле рубец. Я убит и не знаю, наш ли Ржев наконец?» И как резюме от автора этой же книги:»Вот почему в памяти советских солдат бои под Ржевом остались «Ржевской мясорубкой», а не боями местного значения.»
#22:  Автор: Maria,  СообщениеДобавлено: Пн Окт 17 13:38:52 2011
    —
Шансов вернуться обратно никаких

Середина сентября.
Голод и тиф косят всех оставшихся горожан без разбора. У нас кончились последние продукты – овощи. Мама от голода стала опухать, ноги как брёвна. У тёти Пани пропадает сын Вовка. Из нас троих я чувствую себя лучше всех, поэтому решаем с квартиранткой вдвоём идти на тот берег Волги. Что делать? Кому-то надо... Иначе всем грозит медленная и мучительная голодная смерть. Шансов вернуться обратно никаких. Всё, что было из одежды, у нас выменяно в деревнях на зерно и картошку. А надо ещё в дорогу и самой грамотно экипироваться. Одеваю всё, что осталось: серую футболку двоюродной сестры Шуры (она умерла ещё до войны в 1940 году), поверх неё моё школьное форменное платье с залатанными локтями. На ноги, опять же от спортсменки Шуры, достались ботинки-бегунки с шипами. Они на два размера больше. На голову чёрную беретку (шил Комаров Анисий Максимович, погиб на фронте, занесён в Книгу памяти). Подхожу к зеркалу. На меня смотрит одетая как клоун провинциального цирка, исхудавшая до неузнаваемости, востроносая девчонка-подросток. А мне уж на тот момент минуло 16. Смотрю на свой гардероб и понимаю, что это сейчас не самое главное. Отворачиваюсь от зеркала и мы с тётей Паней идём за солью на сгоревшие продсклады. А это в сторону фронта.

Ура, прорвались! Удалось набрать в мешки килограммов по десять. По дороге обратно к дому попадаем под сильный артобстрел. Бежим, падаем в кюветы, но наше добро не бросаем, ведь оно может стать нашим спасением. Придя в себя от пережитого, не теряя напрасно времени, спешим на мост через Волгу. Спускаясь с «пожарной горы» мы сговорились, что будем говорить охранникам. Иду, и от страха меня бьёт лёгкий озноб. Паня заметила моё состояние и говорит:»Лида, ты лучше молчи!» Патрули-полицаи издалека заметили нас и уже ждали, чтобы принять к нам меры за невыполнение приказа коменданта. Успеваю подумать, что мне легче, чем моей спутнице. Она мать, у неё дети. А у меня, как в той народной поговорке:»Одна голова не бедна, а если бедна – опять одна.» Ладно, подходим. Один с повязкой на рукаве спрашивает:»Что в мешках?» Отвечаем: »Соль» Указывает место, где высыпать соль на землю. Высыпаем. Полицаи черпают по котелку и продолжают допрос:»Как попали на тот берег?» Она говорит, а я молчу, как договорились. Ещё вопросы:»За солью как прошли? Кто пропустил и когда?» Паня быстро нашлась:»Вчера». Они и поверили. Мы оставшуюся соль собрали в свои хотули и пошли. И в нас сразу вселилась надежда. Теперь надо выжить и вернуться. Нас ждут!

Путь нам нам был открыт только на деревню Муравьёво. По этой дороге мы и двинулись. В деревне было много немцев. Стоят укрытые под масксетями орудия разных калибров. И тяжёлые, дальнобойные тоже. Мы быстро её прошли и вышли на большак. Идём по нему. Времени около часа дня, жарко, пришла пора бабьего лета. Навстречу по дороге едут на сытых, короткохвостых своих лошадях «першеронах», немцы. Кругом колосится созревшая рожь и овёс. Нас всё удивляет, что так много насеяно. И вдруг наш краснозвёздный «ястребок» из облаков вынырнул и как даст пулемётную очередь! Откуда он взялся, мы даже не поняли. Мы в канаву и мешки с солью на ноги. Для нас самое главное, чтобы ноги были целы. Не дай Бог, чтобы остаться калекой! А к смерти, к тому, что она всегда рядом ходит, мы уже привыкли. Самолёт пролетел низко, поранил несколько немцев и убил одну лошадь. Другие, кого не задело, её быстро распрягли и оставили. Вот тут-то мы и кинулись к ней. Оставив соль в канаве, набросились на подстреленную лошадь. Я пыталась зубами сделать сделать в шкуре дырку, чтобы за неё зацепиться, но ничего не получалось. Потом я вспомнила про ножик без ручки, который дал мне при расставании брат Валя. И тут тётя Паня им как-то поддела, и мы увидели жёлтый жир. Стали выщипывать кусочки и с жадностью есть. Подошёл немолодой немец-обозник, помог нам отрезать несколько кусков, дал спички, банку и сказал, как я поняла тогда:»Варите, и только потом ешьте. А сырое нельзя!» Так мы и сделали. Наварили, а затем наелись. Набили кули ещё тёплой кониной и тронулись обратно с одной мечтой: как бы быстрее попасть на тот берег, домой.

Из мешков сочилась кровь и капала на платья, на руки и ноги. Так что через некоторое время вся наша одежда была уже в кровяных пятнах. Мы не шли, а почти бежали к Волге, не зная, что нас там ждёт. Подойдя к обрыву, увидели реку, а на ней весельную лодку. И стали спускаться вниз. Это был немецкий перевоз. Когда спускались, лодка стояла на том берегу, а потом увидели, что немец плывёт к нам сюда. А на нашем берегу стоял другой армейский патрульный. Мы к нему. Тётя Паня бухнулась на колени и, рыдая, стала хватать его за сапоги, я за ней. Немец пинал слегка, повторяя:»Weg!Weg!» (Прочь!Прочь!) Она, обливаясь слезами, размазывая по лицу кровяные подтёки, в крик голосила:»Перевезите! У меня там умирают дети! Киндер! Киндер!» И показывала рукой на другой берег. Тем временем подплыла лодка. Они всё-таки сжалились над нам и велели садиться, предварительно проверив, что у нас в мешках. Мы сели и когда доплыли до быстрины, то я всё ждала, когдаони нас выкинут за борт. Но, слава Богу, всё обошлось. Нас высадили в районе железнодорожного моста, а на нём патрули. И эти солдаты-перевозчики предупредили нас, чтобы часовым мы на глаза не попадались. Сказали, и мы их поняли, что иначе не только нам, но и им будет «капут» за нарушение приказа. Дальше, незамеченные, по кустам забрались в гору и оказались на территории склада-40. А там уже по пожарищу быстро дошли до дома. Влезли в окно и увидели, что все наши живы! Не долго мешкая, стали делать котлеты. А наши всё пытались ухватить сырое мясо и запихнуть себе в рот. Забыв об опасности, затопили печь, нажарили котлет, наелись до коликов в животе и заснули. Утром вдруг раздался треск ломающихся досок, от удара кованого сапога или приклада вывалилась поломанная рама вместе с разбитыми стёклами. В оконный проём к нам в комнату вскочила большая немецкая овчарка. За ней следом фельджандарм с автоматом и бляхой на груди и переводчик. Спросили, сколько человек ещё прячется в доме? Затем строгим тоном жандарм сказал, а переводчик перевёл:»Чтобы завтра здесь никого не было. Все должны уйти на другую сторону Волги. А если вас здесь обнаружат, то вы будете арестованы как партизаны и расстреляны!»
#23:  Автор: Maria,  СообщениеДобавлено: Вт Окт 18 21:48:53 2011
    —
Депортация и дьявольская селекция

Вот как об этом же времени вспоминала наша соседка по улице Бехтерева Торопченова Галина Михайловна:
»Во время августовских боёв под Ржевом немцы почувствовали, что их силы слабеют с каждым днём. И чтобы не оставить мирное население – ценную рабочую силу, они всех с Советской стороны выгоняли. А жители левобережной стороны, где как могли, прятались и не хотели уходить из своих домов. Не страшили их ни снаряды, ни бомбы, которые сыпались кругом. Люди надеялись, что Красная Армия сделает ещё один рывок, одно усилие, и их освободит. В этот период особенно лютовали палачи-жандармы и наши полицаи, выгонявшие ржевитян. Они искали людей с овчарками, избивали плётками и палками. Даже стреляли в тех, кто не хотел уходить.»

Также и мы, под угрозой расстрела стали готовиться к депортации, понимая, что наше положение уже безвыходное. За ночь Валя из досок сделал добротную тачку с одним колесом. В неё мы загрузили свой нехитрый скарб: самовар, предварительно завернув в одеяло, рядом поставили ведро, заполненное просоленой кониной. На следующее утро за нами пришёл солдат с автоматом «шмайсер» на груди. Мы едва успели позавтракать. Мама не растерялась и успела ухватить с плиты чугунок с ещё тёплыми котлетами.

Подгоняемая резкими криками конвоиров, наша семья влилась в толпу, и нас погнали в направлении моста через Волгу. Совсем скоро, не выдержав заданный темп движения, моя бедная мама из-за своих сильно опухших ног начала отставать. Да и чугунок, который она несла, прижав к себе, сковывал её движения. Это не осталось незамеченным для конвоира. Он устремился к ней и со злостью сильно ударил сапогом по посудине. Чугун подлетел вверх. Веером разлетелись котлеты и упали в придорожную пыль, но тут же были подобраны десятком ослабевших рук и съедены на ходу голодными людьми. Нас гонят по изувеченным, выжженым и разбомбленным улицам города, и я уже с трудом узнаю их довоенный лик. Оказалось, нас гнали в городскую тюрьму. Все камеры и коридоры палачи в военных мундирах набили людьми «под завязку». Некоторых, кому не хватило места, оставили на ночь во дворе под открытым небом. В тюремных помещениях можно было только стоять, воздух спёртый, дышать нечем. А ночью налетели наши бомбардировщики и устроили им фейерверк. В районе железнодорожной станции что-то горело, с грохотом рвались снаряды. Отблески пламени яркими, причудливыми языками плясали на стенах казематов. От немцев было страшно погибнуть, а от своих - -нет. В нас даже какая-то уверенность вселилась, что в эту ночь ни одна бомба не упадёт на здание тюрьмы и не превратит её в огромную братскую могилу. А вот охранники, фашисты и полицаи занервничали, заметались с перекошенными от страха лицами в поисках надёжного укрытия. А нам было весело смотреть на всё происходящее. Даже появилось какое-то злорадство, которое мы не скрывали от наших мучителей.

Так прошла кошмарная ночь. Из промозглого, серого тумана забрезжил рассвет. Застучали засовы, со скрипом стали отворяться двери. Под окрики охраны и лай собак нас стали выгонять на тюремный двор на сортировку. Была середина XX века, а здесь в русском городе, в центре России, эти «представители культурной европейской нации» устроили самый настоящий средневековый рынок работорговли! Звучит команда: «Молодым отойти в одну сторону, пожилым и старикам – в другую!». Эсэсовцы и полицаи кинулись в толпу, насильно отделяя молодых от старых. Матерей, отцов, бабушек и дедушек – в одну сторону. Их сыновей, дочерей и внуков – в другую для угона в Германию. Я прячу маму в середину толпы, уже отобранной для депортации, и прошу её пониже надвинуть на лоб платок. Маме на тот момент было всего 46 лет, а из-за голода и всех перенесённых мучений и болезней она выглядела лет на десять старше своего возраста. Немцы, обращаясь к ней, звали её не иначе как «матка». Вся эта дьявольская селекция сопровождается матерными окриками полицаев, стенанием и плачем разлучаемых. За всё время пребывания в неволе они нам ни разу не дали ни пить, ни есть! Звучит громкая команда, и нас, молодых выгоняют за тюремные ворота. Мы идём колонной по-четыре. Впереди и по ьбокам идут конвоиры при оружии и с собаками. Нас гонят, гонят быстро по направлению к деревне Муравьёво. Вдруг раздались выстрелы. Чуть прошли, на обочине вижу убитых нашими охранниками двух стариков. По колонне прошёл слух, что эти двое сели на канаве, потому что не могли так быстро идти дальше. Колонна загудела как растревоженный пчелиный улей. Мы с мамой отстаём. Я сильно волнуюсь, как ей помочь? Солнце ещё припекает... Жарко! Нестерпимо хочется пить. Скорей бы уже пришёл всему этому конец. И вдруг речка! Не слушая окриков полицаев, все бросились к воде! Конвоиры стреляют в воздух, но никто на них не обращает внимания. Попили воды, умыли лица и почувствовали какую-то силу. Дальше, хоть мы с мамой и шли последними, но не отстали.

Минуя деревню Муравьёво, пригнали нас на станцию Мончалово. Это примерно 14 км от Ржева. Раздалась команда «Стой!», и колонна остановилась. Разговоры сразу стихли. Слева от нас стоял товарный железнодорожный состав. Дана команда на погрузку. Привокзальной платформы нет, уставшим и измождённым от голода людям забраться в «телятник» нелегко, а где уж маме? Я заметалась, что делать? Бросилась к конвоиру-немцу: «Bitte, bitte, Hilfe!» (Пожалуйста, помогите!) Эту фразу мне и раньше приходилось употреблять. Он, здоровенный верзила, с квадратным подбородком, в глазах нет ни мысли, ни жалости, ни сострадания. Воловьим оком посмотрел на меня, потом на маму и говорит:»Эту матку надо бум-бум!» Я в отчаянии мотаю головой и кричу «Nein, nein!» Тогда эсэсовцы не нашли ничего лучшего, как взять маму за руки и за ноги, раскачали и бросили в вагон. Хорошо, что там молодёжь не растерялась и поймала её. Погрузка закончилась и поезд тронулся в сторону станции Сычёвка. Прибыли в Сычёвку. Какое-то замешательство. Вязьма не принимает. Причину мы не знаем. Нас выгружают.

Последний раз редактировалось: Maria (Ср Окт 19 22:19:23 2011), всего редактировалось 1 раз
#24:  Автор: Maria,  СообщениеДобавлено: Ср Окт 19 22:18:09 2011
    —
Справа, если смотреть по ходу поезда, широкие ворота, куда нас и направляют конвоиры. Территория огорожена забором, поверх забора колючая проволка, вышки с охраной. Это оказался пересыльный лагерь для военнопленных. В темноте толком разглядеть ничего не успели. Оказались в громадном кирпичном складе с цементным полом. На этом полу все разместились так плотно, что даже ноги протянуть было некуда. Многие стали дремать или спать сидя, полулежа на своих пожитках. Поздно вечером двое наших военнопленных в большом алюминиевом баке принесли баланду и стали разливать по порциям. Это была похлёбка из вонючей требухи, нарезанной бахромой небольшими кусками, с запахом навоза. Но чем сильнее голод, тем вкуснее пища. Хлебали все дружно, съедая до конца. Потом конвоиры закрыли нас до утра. И тут такое началось! У всех случилось страшное расстройство желудков. Кого тошнило, выворачивая наизнанку. Кого ещё хуже. Люди стучали в ворота, просились, но всё беспполезно. Через какое-то время лагерь погрузился в сон, как в могилу.

Обстоятельства в этот раз не позволяли немцам вывезти в Германию трудоспособный народ, который они отобрали во Ржеве, и всю нашу партию задержали в Сычёвском лагере. Однажды к лагерю подъехали больше дюжины больших, крытых брезентом, грузовиков. Дана была команда грузиться в машины. Когда погрузка закончилась, набитые битком людьми, машины тронулись. Оказалось, что нас везут по пыльной и разбитой дороге в сторону города Белый. Через несколько километров пути в кузове стало жарко и невыносимо душно, до обморока. Какой-то парень извлёк из штанины припрятанный перочинный ножичек и проделал в брезенте отверстие. Стало немного легче дышать. Опасность погибнуть от удушья миновала, но наш тернистый путь продолжается. Часов в 12 дня этап остановился в одной деревне. Валя сказал: «Пойду, попрошу у кого-нибудь хлеба». И ушёл. Мы с мамой долго ждали, а его всё нет и нет! И тогда я пошла его искать и вот что увидела. В этой деревне крестьяне сняли за осеннюю страду хороший урожай, не голодовали, и поэтому, увидев оборванного и истощённого маленького паренька все, жалеючи, кормили его «от пуза». И у Вали случилось от несварения вздутие живота, а это смерть! Он, держась за живот, катался по траве и кричал от боли. Хорошо, какая-то благообразная старушка увидела его страдания и очень своевременно напоила брата целебным травяным отваром. И, о чудо, ему стало легче! Мы поспешили обратно к колонне грузовиков. К вечеру нас привезли в районный центр Холм-Жирковский.

Конец сентября-начало октября 1942 года.
Из воспоминаний моего младшего брата Валентина: «Выгружаемся из машин, моросит мелкий холодный дождик. Нас разместили под крышей громадной риги или овина (крыша на столбах). Под крышей этой риги не было свободного места. Мой дружок Витька Комаров захотел пить. Мы с ним пошли в полицейское управление. В большой избе по периметру плотно друг к другу сидели полицаи с винтовками. Начальства не было. Мы подошли к бачку с водой. Кружка на цепочке. Витька попил, я пью. В этот момент кто-то из полицаев спрашивает:»Пацаны, а где сейчас русский фронт?» А Витька зло так им выпалили:»В Ржеве!» По кругу пошёл ропот. Некоторые засомневались, но кто-то громко сказал:»Уста младенца глаголят истину.» Изба загудела, как потревоженное горящей паклей осиное гнездо. Мы возвратились. А вслед за нами пришёл в ригу полицай. Видимо, хотел поспрашивать кой-какие подробности. Он опёрся локтём на стойку риги – и она качнулась!. Похоже, он не поверил и с силой качнул ещё. И, о ужас, вся крыша падает! Наши сидели у самого края, поэтому вылетели пулей. Только хотули остались под завалом. Нам довелось увидеть зрелище, которое вряд ли можно представить даже в самом кошмарном сне. Через толщу соломенной кровли начали вырастать, как грибы, человеческие головы. Картина превращалась в настоящий ад! Поднялось громадное облако пыли. Ветра не было. Солома шевелилась вся. Под ней кричали и стонали люди. Каждый искал своих родных или свои вещи. Наконец, все люди и вещи были найдены. Пострадавшие, в ссадинах и кровяных подтёках, были все серые от пыли».

Если кто и сомневался, то теперь окончательно понял, что для эсэсовцев и полицаев наша жизнь и ломаного гроша не стоила. Издевательство над людьми для них было садистской забавой. Под открытым осенним небом прошла ещё одна холодная ночь. А утром нас стали распределять по деревням. Многие полицаи приехали за своими невольниками на подводах. По прибытии на место нам показали, где будем жить, и объяснили, что при необходимости будут использовать как рабсилу для чистки и восстановления рокадных (прифронтовых) дорог и мостов по требованию германских войск. Нашу семью и семью Комаровых направили в деревню Ерошино. Мы, Демьяновы, попали к двум старухам Марфе и Марье. У них дом большой, добротный. Во дворе аккуратно сложенная поленница дров. В избе чисто и натоплено. Мы обрадовались, как в рай попали! И, самое главное, пройдя шесть кругов ада, я, мама и Валя живы! Попросили у хозяек, чтобы нам выделили угол и прошли в избу. Сели и почувствовали, что просто смертельно хочется спать. Из постельного они ничего не предложили и нам пришлось лечь на свои тряпки. Старухи с тёплой печки всё глядели на нас и перешёптывались. Утром я попросила котелок, чтобы сварить мяса. Бабка котелок дала, но сказала, что «треба дров». И мы с Валей отправились за деревню, в перелесок. Моросил дождь, дул холодный ветер, пронизывая нас в ветхой одежонке насквозь. Набрали хвороста, а сил-то ещё тащить нет. Потом где-то где-то с Божьей помощью донесли свои вязанки. Оказалось, пока мы собирали и рубили сушняк, бабка со своей «доней» сварили в котелке наше мясо и съели. А когда я, обнаружив пропажу, сказала, что это конина, они дружно начали блевать и ругаться, что мы опоганили их котелок. Потом потребовали, чтобы мы уходили. Мама оделась, покрыла голову платком и побрела искать жильё на удачу. В деревне Павлово молодая женщина Филимонова Дуся, выслушав её, сказала:»Приходите, я буду ждать!» Даже и не раздумывайте, приходите скорей.» Мы скоро собрались и пошли. О чудо! Она приняла нас как родных. Мне дала матрац, набитый свежей соломой, а маме с Валей сказала:»Спите на печке.» Нашей радости не было конца!
#25:  Автор: Maria,  СообщениеДобавлено: Чт Окт 20 20:42:18 2011
    —
Часть третья
На Смоленщине

Наши скитания – это игра со смертью

Итак, мы на Смоленщине. Поздняя осень входит в свои права, октябрьскими заунывными и холодными дождями поливая окрестности. Наша молодая хозяйка Дуся встаёт рано, топит русскую печь. На всю свою новую, большую семью печёт драники. Воспитанная в доброй крестьянской традиции уважения к старшим первую лепёшку подаёт на лежанку маме:»Баба, на, ешь!»
От печки медленно распространяется живительный, тёплый дух по избе, постепенно вытесняя холодный воздух из стылых углов. В это время встаём и все мы: я, Валя, два сынишки хозяйки четырёх и шести лет от роду, и её младшая сестра Маня.
Стараниями всей этой оравы большая миска с лепёшками мгновенно пустеет. Еды на всех катастрофически не хватает, и мы решаем опять ходить по деревням и просить милостыню. Преодолеваем за световой день от 15 до 20 километров по раскисшим от непрерывных дождей дорогам. Где-то вдали, со стороны города Белый слышна канонада, похожая на отдалённые раскаты грома, а здесь пока тихо, спокойно. Смоленские крестьяне, в основной массе своей тогда бедствовали, еле-еле сводя концы с концами, но всё равно, жалеючи, делились с нами своими крохами: сваренным супом, кусочком хлеба, лепёшкой. Их доброту и бескорыстие я запомнила на всю жизнь и сыновьям своим, Серёже и Толе, наказала помнить.

Деревня Павлово с середины октября 1942 года до январского праздника Крещение Господня, что празднуется православными христианами ежегодно 19-го января по новому стилю, опять зажила своей мирной с крестьянским укладом жизнью. Возникла даже какая-то иллюзия, что фашисты забыли о нас. Но напрасно мы тешили себя этими надеждами.

Где-то числа 20-21 января 1943 года неожиданно к нам в деревню нагрянул отряд карателей-гитлеровцев. Человек тридцать. Все вооружены, в маскхалатах и на лыжах. Оказалось, что в соседней деревне Ордулево, это где-то в полутора километрах от нашей, убили полицая, который, упиваясь неограниченной властью, творил беззакония. За это, в тот же день, гитлеровцы всех жителей этой деревни от грудных детей до неходячих старух и стариков подвергли лютой смерти. Каратели сначала согнали всех в одно место к колхозному амбару, а потом, никого не щадя, из пулемётов и автоматов расстреляли. Затем все дома вместе с теми, кто не мог двигаться, сожгли до тла. Среди трагически погибших жителей этой деревни были и наши ржевские беженцы. Вечная им память и царствие небесное!
Из деревни Павлово мы слышали треск пулемётных очередей, видели дым пожарищ, но только на следующий день узнали о проведённой фашистами зверской расправе над мирными жителями. У нас же в деревне на этот раз всё обошлось, эсэсовцы никого не расстреляли и не повесили, но жизнь как-то сразу изменилась. Скоро появились каратели и в других деревнях. И ходить стало опасно, но мы решили сделать ещё одну ходку за провизией. И чуть не поплатились своими жизнями. Вот как это было.

Собрались мы, ржевские, кто попал по депортации в деревню Павлово, и решили отправиться в город Вязьму за солью. Всё это время с октября по январь, мы прожили, практически не употребляя её в пищу. Что это за пытка, поймёт только тот, кто испытал подобное. Как идти, нам рассказала хозяйка Дуся. Январским утром, взяв на обмен 10 фунтов ржи, мы, положившись на русское «авось», пошли. Сколько прошагали километров, трудно сказать, но вот ближе к обеду подходим к лесу. Вдруг слышим винтовочный выстрел, а потом автоматную очередь. Мы подумали, что это могут быть партизаны, и обрадовались предстоящей встрече. Но смотрим, бегут навстречу немцы, несколько солдат. В панике машут нам руками и кричат:»Partisanen!» А мы и рады такой новости. Направились прямо в лес, только ходу ещё прибавили. Оглядываясь по сторонам, прошли по лесной дороге, но кругом всё было тихо до звона в ушах, и нам никто не встретился.

За лесом сразу начиналась небольшая деревня, и мы решили в ней переночевать. А утром спозаранку опять продолжили свой путь. Уже под вечер, смертельно уставшие, голодные и холодные добрались до Вязьмы. На окраине города увидели двухэтажный дом. У хозяев просимся на ночлег. Внизу на первом этаже хозяйка нас пускает. У неё трое голодных малых детей. Плачут, просят есть. Мы даём ей две кружки ржи. И она при свете коптилки варит им кашку и всё делит на три части. Большой мальчик быстро всё своё съел. А потом подкрался к маленькому в кроватке и говорит ему:»Смотри, вон птичка летит!» А тот ищет глазёнками, где птичка? А в это время старший брат черпает ложкой из его миски кашу. И так, пока всю не слопал. Малыш смотрит, чашка пуста, и начал горько плакать. Пришлось дать хозяйке ещё зерна на одну порцию.

Последний раз редактировалось: Maria (Ср Ноя 2 21:21:53 2011), всего редактировалось 1 раз
#26:  Автор: Maria,  СообщениеДобавлено: Сб Окт 22 21:01:46 2011
    —
Из разговора узнаём, что муж у неё в августе 1941 года был мобилизован на фронт, и с тех пор о нём нет никаких сведений. На следующий день идём на городской рынок, что был в то время недалеко от разбитой церкви, и там оставшуюся у нас рожь удачно, как мы считаем, меняем на пол-литровую банку соли. Мы рады до смерти!

Теперь нужно поспешить в обратный путь, в приютившую нас деревню Павлово. Там ждёт нас мама. Возвращаемся тем же маршрутом, идём ходко, путь к дому всегда кажется короче. И уже ближе к ночи добираемся до той деревни, в которой мы ночевали, когда направлялись в Вязьму.
А нас там уже ждали фашисты. Оказалось, что мы торопились к волку в пасть. Нас тут же схватили, разбираться пока не стали. И по причине пока нам неизвестной процесс отложили до утра. Под конвоем одного автоматчика отправили под арест в деревенский сарай. По проторенной тропинке, слегка припорошенной снегом, мы шли гуськом. Я первая, за мной все остальные. Почти бессознательно переставляя уставшие ноги, я размышляла о превратностях своей судьбы. Ведь ещё сегодня утром я ликовала, что всё так удачно получилось: дошли, обменяли... А вот теперь опять, в который уж раз, смерть смотрит мне в лицо. Под ногами похрустывал снег. В небе лениво плыла луна, безучастная к человеческим страданиям.

Ночь коротали в холодном сарае, на мешках из рогожи, тесно прижавшись спинами друг к другу, тщетно пытались как-то согреться. Уже под утро я на мгновение заснула. И мне приснился, как оказалось впоследствии, вещий сон. Как будто я нахожусь в лазарете и за всем происходящим там наблюдаю как бы со стороны. Вижу на кроватях раненых солдат, накрытых серыми шинелями. Возле них хлопочет медсестра в белой косынке с красным крестом. Ещё в поле зрения попадает белоснежная простыня, расстеленная на хирургическом столе. Потом вдруг на ней пятнами начинает проступать алая кровь. Откуда-то появляется яркий, ослепительный свет. А дальше вижу: кого-то раненого санитары несут на носилках мимо меня. Он бледный как полотно. Ещё успеваю подумать, что, видимо не отошёл ещё от наркоза. Всё происходит как в немом кино, быстро и без звука. Успеваю к бойцу приглядеться и вижу: так это же мой старший брат Анатолий! Окликаю его по имени, а он не слышит! Зову его, как мне кажется, в полный голос:»Толя!Толя!», но с губ срываются какие-то нечленораздельные, сдавленные звуки. Пытаюсь бежать за удаляющимися носилками, но ноги мои обездвижены, как будто попали в вязкий гудрон. Мою растревоженную душу охватывает какое-то смятение и безысходность.

Впоследствии мы узнали, что именно в этот день, 25 января 1943 года, на Ленинградском фронте при очередной попытке прорвать блокаду Толя, будучи уже командиром миномётной батареи, был тяжело ранен при артналёте противника.
Просыпаюсь от того, что кто-то теребит меня за плечо и светит в глаза фонарём. Оказалось, конвоир требует идти на допрос. Не буду вдаваться в подробности. Конечно, гитлеровцы нам припомнили нашу с ними встречу два дня назад перед заходом в лес. И то, как мы, невзирая на их призывные крики «Partisanen!», пошли дальше своей дорогой туда, откуда в них стреляли. В их понимании было такое: Раз мы не боимся партизан, значит, мы их связные. Их офицер, как я поняла потом, сносно говорил по-русски и подступал к нам с обвинением: «Это вы всё ходите, высматриваете как связные от паризан?!» Слава Богу, я как могла, где по-немецки, где по-русски, объяснила им, что мы сироты из Ржева. Со слезами на глазах и мольбой в голосе, как артистка погорелого театра, я лопотала:»Unsere Mütter und Väter kaputt in Rshew!» (Наши отцы и матери погибли во Ржеве! А партизан мы даже в глаза не видели!). Как только я сказала, что мы из Ржева, вижу, как выражение его лица изменилось. И тут кто-то из нашей компании в подтверждение моих слов достал и протянул ему свой «Ausweis», выданный ещё ржевской комендатурой. Немец сменил гнев на милость и приказал отпустить нас, строго предупредив, что в следующий раз, если будем «шляться» по деревням, нас расстреляют.

В этот же день мы уже без осложнений дошли до дома. После дележа соли нам с Валей досталось полтора стакана. В целях экономии мы малую часть её развели водой и с большим удовольствием, впервые за многие месяцы, поели картошку, макая её в этот мутный соляной раствор.
#27:  Автор: Maria,  СообщениеДобавлено: Вс Окт 23 13:43:10 2011
    —
Вскоре наступил февраль.
И я первая заболела тифом. На моё счастье, мой ангел-хранитель и на этот раз не оставил меня. Болезнь протекала в относительно лёгкой форме. В это же время фашисты опять вспомнили о нас и стали гонять на тяжёлые работы жителей окрестных деревень и депортированных ими ржевитян. Участились случаи мародёрства. Они стали заходить в каждую избу и отбирать всё съестное, чем располагали хозяева, подчистую, не оставляя крестьянским семьям нашей деревни никаких шансов на выживание. Люди забеспокоились в поисках выхода. Накануне вечером к нашей хозяйке Дусе пришла соседка. Плачет навзрыд! У неё двое маленьких детей. Боится, что нагрянут фашисты и выгребут последнюю картощку из подпола. Не знает, что делать, чтобы спасти детей. Говорит:»Хоть заранее в гроб ложись!»

За время своей болезни я уяснила одну вещь: пока на нашей двери висит написанное на тетрадном листке табличка-предупреждение:»Achtung! Typhuskranke!» (Внимание! Больные тифом!», никто из немцев к нам – ни ногой. Даже через порог переступать бояться. И тут меня осенило! Я машу ей рукой, подзываю к себе и говорю:»Найди мне школьную тетрадь и завари немного клейстера (клея из ржаной муки), и я твою семью постараюсь выручить.» А брата Валю прошу, чтобы он аккуратно снял с двери их объявление. А дальше уже, как говорится, дело техники. На чистый тетрадный лист, как могу более точно копирую надпись-предупреждение. Получается, на мой взгляд, ничем не хуже, и отдаю его соседке, чтобы наклеила на свою входную дверь. Пусть послужит как охранная грамота! А у неё лицо сразу всё так просияло, как будто тяжёлый камень свалился с души. Кланяясь, начала меня благодарить, а потом, накинув платок, выскользнула за дверь. На следующий день эта женщина, уже успокоенная, в знак благодарности, принесла мне испечённых в печке прямо «с пылу, с жару» горячих лепёшек. Единственное, о чём я её просила, никому не говорить об этом.

Не знаю, как уж она сохраняла нашу тайну, но и двух дней не прошло, как нам в дверь постучала ещё одна соседка. И уже с конкретной просьбой, нетрудно догадаться, с какой именно. Я начала отнекиваться и отпираться, но с ней случилась буквально истерика. Что оставалось делать? Двум смертям не бывать, а одной не миновать! Я махнула рукой. И сделала ещё копию. По наивности своей просила опять «сохранять нашу тайну». Прошло ещё дня три и всё повторилось. Проверенным уже способом помогаю ещё каким-то незнакомым трём просителям. Чем закончилось бы это подпольное «творчество», если бы нашёлся среди колхозников хоть один доносчик? Не трудно догадаться... Но Бог милостив! В который уж раз смерть обошла меня стороной!

Весна 1943 года вырвалась, наконец, из зимнего плена.
Совсем уж улеглись февральские метели, и месяц март обозначил свой приход изменчивой погодой, насыщенным влагой, с примесью стойкой гари весенним воздухом.
Идут слухи, что Красная Армия наступает. В который раз надежда на освобождение наполняет наши истерзанные войной и ожиданиями души. Отступающие немецкие части волнами откатываются до нашей деревни, но задерживаются здесь всего на один день и отходят дальше, оставляя заслоны прикрытия. Ходить по улице с наступлением сумерек строго-настрого запрещено. Днём и ночью на деревенских улицах дежурят патрули. Если кого из гражданского населения увидят, стреляют без предупреждения. Так автоматная очередь чуть не оборвала жизнь моей подруге Шуре Комаровой. Пули прошли чуть выше её головы, отколов щепки от дощатого сарая.

В это время заболела тифом моя мама. Тиф проявляет себя в первую очередь высокой температурой. Кризис наступает на десятые сутки с двумя возможными исходами. Как раз в этот период на очень короткое время в нашей деревне задержалась какая-то немецкая санитарная часть. И мы с Валей в первой половине дня идём туда, чтобы выпросить у их медиков какое-нибудь эффективное лекарство для мамы. Нам сказали, что среди медперсонала есть врач, по национальности чех. Вот к нему мы и решили обратиться. За всё время моей болезни я первый раз выхожу из дома. Свежий весенний воздух меня пьянит, слегка кружится голова. Чувствую во всём теле ещё болезненную слабость, иду, и каждый шаг даётся с трудом. Подходим к нужному нам дому, смотрим, а там санитары уже грузят на машины раненых и какое-то ещё медоборудование. Без особого труда нашли доктора и он как человек гуманной профессии входит в наше положение и даёт какие-то таблетки, да ещё на полный курс лечения! Мы не знали, как его и благодарить за это. Накоротке чех доверительно успевает сообщить нам небезынтересную информацию. Говорит:» Сейчас немцы отступают, но они убеждены, что это временно. Их фюрер пообещал немецким солдатам, что уже совсем скоро учёными Третьего рейха будет создано «оружие возмездия», «große Bombe» (большая бомба), и тогда «Alles kaputt!», то есть, все враги будут уничтожены. Мы и сами видим, что немцы всё ещё уверены в своём военном превосходстве. Хоть и отступают, и по этой причине злые как черти, но не бегут, а отходят организованно. Боевой дух их не сломлен. В это время пропаганда Гёббельса ещё работает и находит благодатную почву.

Не успели мы пройти и 50-ти метров, как вдруг нас останавливает немецкий патрульный с автоматом. Откуда он взялся, мы даже и не заметили. Вале показывает жестом, что он может идти дальше, а меня направляет в стоящую на краю деревни избу, говорит:»Arbeiten!» (На работу!). До этого дома рукой подать и я, ничего не подозревая, подхожу к нему и стучу. Дверь отворяется, и на пороге я вижу миловидную девушку лет 20-ти, принаряженную неизвестно по какому случаю. Она жестом приглашает меня войти в дом. Захожу и вижу: в комнате сидят и чистят оружие два солдата. В доме чисто и натоплено, но что бросилось в глаза, это то, что почему-то открыт подпол. Немцы, увидев меня, оживились и по-хозяйски приглашают пройти. Ловлю на себе их оценивающие, липкие взгляды. Появляется ещё одна девушка, на вид постарше первой. Держится уверенно, видимо, хозяйка. Мы знакомимся. Она говорит, что надо помочь им почистить картошку и накрыть на стол. Я прохожу к кухонному столу и, не снимая верхней одежды, присаживаюсь на табуретку. Боковым зрением успеваю заметить, что на комоде с резными ножками стоят несколько пузатых бутылок с вином. Теперь я начинаю понимать, что патрульный отправили меня сюда не случайно, и дальнейшее развитие событий меня начинает откровенно пугать. Почти механически беру из рук хозяйки нож и начинаю чистить картошку. А мой мозг начинает лихорадочно искать выход из создавшегося положения. В это время у немцев происходит какая-то пересменка. Оказывается, эти фрицы – дежурные пулемётчики, и недалеко от избы в каких-нибудь 10-15 метрах находится их пулемётная точка. От подпола под фундаментом туда прорыт ход сообщения. Едва успела почистить несколько картофелин, вдруг вижу как из под подпола, как из преисподней, вылезает немец в каске и в полном боевом снаряжении. А другой, один из тех, что сидели за столом, уходит вместо него на дежурство тем же путём. В это время открывается входная дверь и в избу заходит мой брат Валя. Один немец, что сидел за столом, при его появлении встаёт, но я уже владею собой и спокойным тоном, с деланной улыбкой ему говорю:»Das ist mein Bruder» (Это мой брат). Он приятно удивлён тем, что я объяснилась по-немецки. А брат, сразу оценив ситуацию, говорит мне:»Лида, пойдём домой, нас ждёт больная мама!» Немец, видимо, заподозрил, что брат хочет меня увести, а это, как я понимаю, не входило в его планы. Быстро подошёл к брату с явно выраженным желание выставить его за дверь. Но Валя, взявшись за дверную ручку, успевает мне крикнуть:»Скажи им, что ты болеешь тифом!» На слово «тиф» фриц реагирует мгновенно. А я для большей убедительности срываю со своей головы платок, обнажая свою стриженую голову. Дальше -* немая сцена. Потом немец делает шаг назад, а мне, показывая на выход, командует:»Weg, schneller, schneller!» (Прочь, быстрее, быстрее!).
Мы с братом пулей вылетаем за дверь и, не чуя под собой ног, бежим вдоль деревенской улицы. И откуда у меня только силы берутся? Кровь стучит в висках, дыхание перехватывает, но мы бежим до тех пор, пока я, обессиленная, не падаю как куль на утрамбованный снег. Отдышавшись, через некоторое время добираемся до дома и только там окончательно приходим в себя. Мама радуется, что мы пришли и вся семья в сборе. Валя отдаёт ей таблетки, говорит, как их надо принимать. А потом, глотая обжигающий губы кипяток, рассказывает, как он после нашего расставания задворками пробирался к этому злополучному дому, чтобы вызволить меня из беды. Ведь чуяло что-то неладное его доброе сердце! Ещё он вспомнил, что пробираясь огородами в сторону деревенской околицы, видел, как немцы разбирали крышу школы и устанавливали на втором этаже миномёт. «По всему видно, готовятся немцы деревню оборонять», - таким был его многозначительный вывод.

Прошло ещё несколько дней. Болезнь моя окончательно отступила и я с каждым утренним пробуждением ощущаю в себе всё больший прилив сил и бодрости. Пришла моя семнадцатая весна! Боже, как хочется верить в наше скорое освобождение! В то, что все мы останемся живы...
#28:  Автор: Maria,  СообщениеДобавлено: Пн Окт 24 21:12:40 2011
    —
В эти дни я подружилась с нашим соседом Толей Шаруном (Шаруновым). Возникли, видимо, какие-то взаимные симпатии. Он хороший, умный парень. На два года старше меня, окончил 9 классов. Вечерами, одевшись потеплее, выходим на крыльцо и при ясной луне подолгу ведём беседы на разные волнующие нас темы. Мечтаем вместе уйти к партизанам. Забегая вперёд скажу, что наша дружба, не более того, продлится ещё два года. И когда в мае 1944 года я уйду добровольцем на фронт, он будет писать мне длинные, с философскими размышлениями письма. В один из таких вечеров, правда, погода тогда подкачала, было пасмурно и мела метель, мы стояли на том же крыльце и вдруг видим, как со стороны перелеска к нашему дому осторожно пробирается небольшая группа вооружённых людей. Все в маскхалатах. Подошли и тихонько спросили:»Где немцы?». Мы, что знали, рассказали, и они тем же следом пошли обратно. Помню, Толя ещё успел попросить их:»Возьмите нас с собой!» Один из них обернулся и тихо ответил:»Ждите, скоро уже придём!» Мы решили между собой, что это была наша разведка. А на следующий уже день каратели согнали всех оставшихся жителей деревни в два первых дома, то есть на самый передний край, если смотреть со стороны города Белый. Их изуверский замысел состоял в том, что наши артиллеристы в начале наступления не будут знать, где прячутся деревенские женщины и дети, и когда откроют огонь, первыми же выстрелами уничтожат своих. То есть фактически хотели прикрыться мирными жителями как живым щитом.
В той избе, в которую мы попали, было тесно и голодно. Вши ползали ползали даже поверху одежды. А под утро начался артобстрел, стреляла наша артиллерия. Мы поспешили спуститься в подпол, а там оказывается, уже сидел народ. Одна бабуся как-то ухитрилась даже козу туда затащить. Как она смогла её до этого времени уберечь, осталось тайной. Артиллерия продолжает вести огонь, но снаряды летят через нас и не причиняют нашим временным укрытиям никакого вреда. Потом, когда нас освободят, мы узнаем, что такая стрельба не была случайной. Разведка знала и доложила в штаб, что в первые избы гитлеровцами насильно согнаны мирные жители. И была дана команда «богу войны» взять другой прицел. Томительным и мучительно долгим было наше ожидание. Рано утром мы услышали сначала грохот, а потом увидели на поле наши танки. Они держали курс на кирпичную школу, туда, где несколько дней назад немцы устанавливали миномёт. На их белых башнях крупно и размашисто чёрной краской было написано:»За Родину» За Сталина!» Облачённая в маскхалаты за танками бежала пехота. И с криком «Ура!» ворвались в деревню. Мы выбежали им навстречу. Кричали тоже «Ура!», обнимали их и от радости плакали.

Долгожданное освобождение и наш путь к родному городу

12-го марта 1943 года со стороны города Белый пришло к нам долгожданное освобождение. Говорили, что это бойцы командира Яблочкина были нашими спасителями. Солдаты-пехотинцы были в основном из Новосибирска и других сибирских городов и деревень. Всё это мы узнали, когда уже вернулись домой, от четырёх красноармейцев, направленных к нам на постой. Уставшие, полуголодные, в заколоневших и прожжёных шинелях, но они наступали. И в них уже вселилась уверенность в своих силах и дух победителей. В разговоре с солдатами узнаем главную и самую радостную для нас новость: наш многострадальный город Ржев освобождён!!!
#29:  Автор: Maria,  СообщениеДобавлено: Вт Окт 25 20:24:29 2011
    —
И случилось это 3-го марта 1943 года.
Вечером всю нашу «дружную артель» бойцы усадили за стол, по-братски разделив с нами свой скудный солдатский паёк, угощали кашей. Но для нас и такая пища была как манна небесная. Были выставлены припрятанные для такого случая и «сто грамм наркомовских». Был и тост »За победу!» А потом они много шутили и слегка охрипшими голосами пели песню:»Ехали казаки из дому до Дона, пидманули Галю, забрали с собою». И ещё показывали фотографии своих девчонок – десятиклассниц. И мне вдруг очень захотелось оказаться на месте этих, не знающих, что такое война и голод, юных созданий. И я им искренне и по-доброму позавидовала.
Таким мне запомнился наш первый мирный вечер после 17 месяцев ужасов немецко-фашистской оккупации.

На следующее утро пехотинцы-сибиряки, дождавшись подкрепления, двинулись дальше в наступление освобождать город Ярцево. А уже 14 марта мы с моей подругой Ниной Степановой решили идти в Ржев, благо мама после 10-го кризисного дня пошла на поправку. Болезнь отступила и она заметно повеселела.
Военные нам не советовали. Говорили, что город и подходы к нему немцами заминированы. Но мы так долго ждали его освобождения! И разубедить нас было невозможно. Долго решали, во что бы одеться. Ведь во дворе ещё стоял «месяц марток» и ближе к утру мороз крепчал где-то до 10-12 градусов, разрисовывая причудливым узором оконные стёкла. Пришлось за помощью обращаться к нашим знакомым и соседям. Как говориться, «с миру по нитке – голому рубаха!» Нине нашли длинный, залатанный немецкий китель без погон, который заменил ей пальто. А мне нашли валенки с красными калошами. Деревенские умельцы научились клеить их из испорченных автомобильныз камер. Пока мы, оформляя свой гардероб, ходили по домам, Дусины мальцы, такие же бедовые как герои повести «Чук и Гек», находясь без материнского присмотра, успели отличиться. Мой брат был в это время дома и, не вникая в их игры, занимался своим делом. Он-то и рассказал нам потом об их проказах.

Что же произошло?
В деревне наши солдаты, пехотинцы и танкисты, около суток были на постое. Пацаны всё время крутились возле них. Бойцы их угощали кто чем, а один танкист даже подарил промасленный и местами протёртый шлём. И этим подарком привёл пацанов в полный восторг! Потом красноармейцам поступила команда:»По машинам!» И они двинулись дальше на запад, «отбирать наши пяди и крохи». А мальчишки есть мальчишки. Они стали играть в войну и подражать взрослым. Старший брат Витёк говорит младшему Толику:»Хочешь стать танкистом?» Тот в знак согласия кивает головой и радостно восклицает:»Да!» Витёк показывает рукой на печурку-времянку, что стоит посередине избы:»Смотри, вот это твой танк! Залезай в него». Младший подходит. А старший продолжает:»Ну, что стоишь? Открывай люк (то есть вьюшку)! А теперь садись в «танк», а ноги просунешь в топку!» Толик не перечит брату. Садится и ногами непроизвольно открывает дверцу топки. При этом две босые ступни вылезают наружу. «Вот молодец!»-подбадривает его Витёк. «А теперь заводи!» Младший послушно затарахтел, подражая мотору танка. Больший брат от этого приходит в восторг и продолжает:»Ты старайся, и тебе выдадут паёк как танкисту!» Затем подходит и надевает на коротко стриженую голову брата, торчащую из «люка», танковый шлемофон. Меньший доволен и, входя в роль, добавляет ещё громкости, изображая что танк уже поехал. Чтобы всё выглядело ещё правдоподобней Витёк хватает полено и начинает им дубасить по железной печной трубе. Грохота на самом деле для одного танка уже достаточно. Вся эта игра продолжается до тех пор, пока Толик не вспоминает, что ему как танкисту пора уже выдать паёк. Но, к его удивлению, брат не торопится выполнить обещание и ничего ему не предлагает. Тогда малец решает сам отправится за хлебом и консервами и пытается вылезти из «люка», но у него ничего не получается. Наконец он понимает, как жестоко его обманули. От внезапно нахлынувшей обиды и страха из его глаз фонтаном брызжут слёзы и он ревёт как пожарная сирена. А старший, довольный тем, что обдурил брата, катается по полу и заливается от смеха. Вот эту сцену и увидели мы, отворив входную дверь. Да, всем нам стоило немалого труда, чтобы извлечь этого бедолагу из печного плена. Даже печурку пришлось немного разобрать. Вскоре пришла их «мамка» и, восстанавливая справедливость, в сердцах поддала новоиспечённому «режиссёру-постановщику». А к младшему с тех пор деревенская пацанва надёжно приклеила кличку «танкист».
#30:  Автор: l-wolf,  СообщениеДобавлено: Вт Окт 25 22:44:39 2011
    —
Уважаемая Maria можно мне скопировать у Вас кое-что ( естественно, со ссылкой)?... и извините за оффтоп...
#31:  Автор: Maria,  СообщениеДобавлено: Вт Окт 25 23:57:34 2011
    —
l-wolf писал(а):
Уважаемая Maria можно мне скопировать у Вас кое-что ( естественно, со ссылкой)?... и извините за оффтоп...

Пожалуйста. А что Вас заинтересовало, если не секрет? Спрашиваю оттого, что может быть смогу помочь дополнительными ссылками...
#32:  Автор: Maria,  СообщениеДобавлено: Ср Окт 26 19:22:27 2011
    —
Следующим утром мы с подругой, получив от мамы благословение, отправились в дальний путь.
Идём от деревни к деревне строго по дорожным указателям. Невольно обращаем внимание на то, что кое-где сохранились ещё и немецкие. Кругом пустынно и безлюдно, часто попадаются совсем разорённые войной деревушки, в которых остались две-три жилых избы.
На второй день где-то ближе к обеду, полуголодные и измученные долгим переходом, подходим к Сычёвке. На окраине посёлка нас вдруг останавливает военный патруль. Немецкий френч подруги Нины действует на них как красная тряпка на быка. Не слушая наших объяснений солдаты отводят нас в комендатуру. Через некоторое время появляется военный комендант. Мужчина лет тридцати в звании капитана. На нём надета шинель, туго перехваченная ремнём. Он по-военному подтянут и строг. Без лишних слов прямо с порога он требует от нас, чтобы мы предъявили ему свои документы. Подруга не растерялась и без суеты и паники извлекает из кармана кителя свой «Ausweis». Других-то личных документов мы ещё отродясь в руках не держали. При этом открытый взгляд её выражает только доверчивость и наивность.
Строгий комендант готов был увидеть что угодно, но только не это! Да уж, кучерявый воронежский мат мог быть приятным для слуха птичьим щебетанием в сравнении с выданной им тирадой. Я не хочу этого слышать и демонстративно закрываю уши. Но надо отдать ему должное, он быстро пришёл в себя и начал нам задавать вопросы по существу, то есть обычные анкетные:»Кто? Куда? Зачем?»
С наших слов заполнил какие-то бумаги, а нас «до выяснения обстоятельств» приказал часовому отвести в каталажку.
В этой камере размером три на два метра, с железной дверью и маленьким окошком, нас с подругой продержали больше суток.

Потом опять вызвали к коменданту. Видимо, что-то там у них в сведениях сошлось, потому что комендант встретил нас более приветливо, взгляд его потеплел. Он спросил:»Ну что, скитальцы, не передумали ещё идти в Ржев?» А у нас и мыслей других нет, только туда!
«Ладно, я вас отпущу, - продолжил он, но вы хоть знаете, что в том направлении все тропинки и пути заминированы? От мин за десять последних дней уже много пострадало гражданского населения. Хоронить не успеваем.»
И, не дожидаясь нашего ответа, продолжил:»Конечно, главную дорогу, по которой едет колёсная техника и гужевой транспорт, сапёры разминировали, но чуть в сторону и всё, взлетите на воздух! В колодцах, в печах, под ступенями крыльца – везде могут быть спрятаны мины».
Он на секунду прервал свой монолог, внимательно посмотрел на нас и потом, закурив папиросу, продолжил:»Сейчас выйдем во двор и я дам команду сержанту, чтобы он показал вам уже обезвреженные противотанковую и противопехотную мины. Будете хотя бы знать, как они выглядят. Да, вот ещё что, - он сделал паузу, - в городе и в близлежащих от него деревнях страшный голод. Известны даже случаи нападения на ослабленных людей и людоедства».

Мы с Ниной переглянулись, но промолчали. Капитан это заметил и продолжил:»Ладно, я вижу, вас ржевских уже ничем не испугаешь». И, давая понять, что разговор закончен, встал. Мы выходим во двор и получаем там краткий инструктаж. Наш инструктор – сержант уже в возрасте, видимо, призван из запаса, с прокуренными усами, одет в видавший виды полушубок из овчины. И, в отличие от своего бравого начальника, смотрится как сугубо штатский человек. Сержант, показывая на предмет, похожий на большую сковороду, нам говорит:»Смотрите, девчонки, вот эта мина – противотанковая, а та цилиндрическая, похожая на консервную банку – противопеъхотная. Ну что, запомнили?» «Да, конечно!» - с готовностью отвечаем мы. Потом благодарим его и, не теряя напрасно времени, отправляемся дальше. Как оказалось впоследствии, эти знания были нам совсем не лишними.

Ночной кошмар

Наш путь лежит на север, к нашей заветной цели. Но за светлое время не успеваем дойти до Ржева. И накрывающая окрестности ночь застаёт нас в пути. Мы идём по лесной дороге. Начинает быстро темнеть. И у нас уже одна только мысль в голове: где бы найти ночлег? Ещё долго бредём в ночи. Кругом ни души. Тишина. Всё живое как будто вымерло. Над нами огромным, чёрным куполом висит небо, на котором таинственно мерцают и манят к себе яркие звёзды. Силы начинают уже медленно покидать нас. Страшно хочется есть и спать.
И вдруг в стороне от дороги, в прогалине между заиндевевших стволов деревьев промелькнул огонёк! Не показалось ли? Нет-нет, это не мираж! С дороги сворачиваем в сторону и метров через пятьдесят выходим на одиноко стоящую избушку с ветхими дворовыми пристройками. Из печной трубы вьётся лёгкий дымок, а в окошке виден подрагивающий как на ветру лёгкий свет.
#33:  Автор: Maria,  СообщениеДобавлено: Чт Окт 27 19:52:58 2011
    —
Мы с Ниной обрадовались тогда несказанно и восприняли это явление как подарок судьбы.
Подходим и смело стучимся в дверь. Через некоторое время за дверью раздаётся мужской простуженный и сердитый голос:»Кто там?». Отвечаем. Мужик закашлялся, а потом продолжает ворчливо:»Что ж вас нелёгкая носит на ночь глядя?»
Нина оправдывается и жалобным голосом заплутавшего странника просит пустить на ночлег. Хозяин возится с засовом, а потом широко распахивает входную дверь. На пороге мы видим дюжего, кудлатого мужика лет пятидесяти в рубахе навыпуск и портах. Убедившись, что мы одни, он приглашает нас пройти в стылые сени, а затем и в избу. Проходим. И в нос бьёт стойкий кислый запах непонятного происхождения. При тусклом свете коптилки, сделанной из стреляной гильзы, различаем хозяйку неопределённого возраста. Она стоит у печки и занимается в этот полночный час каким-то варевом. На наше приветствие что-то буркает себе под нос и продолжает заниматься своим делом, не обращая на нас внимания.

Хозяин оказался более гостеприимным. И после того, как мы сняли верхнюю одежду, приглашает нас к столу. Мы садимся за длинный стол из грубосколоченных досок, и перед нами хозяйка ставит большую миску бульона, в котором плавают кусочки какого-то мяса. Запах свежего мяса щекочет ноздри и пробуждает в нас приступ голода. И мы, не долго думая, дружно наваливаемся на эту пищу. На тот момент основной инстинкт владеет уже нами безраздельно. И миска быстро пустеет. Заканчиваем ночную трапезу и нас сразу начинает клонить в сон. Нина из любопытства, перед тем как лечь спать, обращается к хозяину с последним вопросом:»Я хочу вас спросить, а сколько километров нам осталось топать до Ржева?» Из ответа мужика узнаём, что мы не осилили всего 13-ти километров. Дальше он как-то странно с кривой ухмылкой продолжает:»А зачем вам куда-то ещё топать, когда вы уже пришли. Вон, ложитесь на полати да и спите спокойно до утра». Его двусмысленные рассуждения, играющая на губах ухмылка нас настораживают. Да и во всей домашней обстановке есть что-то гнетущее, но что, я ещё не могу понять.
Однако время далеко уже за полночь и все мы быстро укладываемся спать. Хозяйка задувает фитиль и комната мгновенно погружается во тьму. Становится тихо. Только слышно, как потрескивают еловые поленья в печке да скребётся под полом мышь. Мы смертельно устали, сытно поели, но почему-то не спиться. Нина ворочается, вздыхает, потом придвинувшись ко мне вплотную, шепчет прямо в ухо:»Послушай, Лид, а откуда у них столько мяса? Кругом народ с голодухи пухнет, макового зёрнышка не найдёшь, а эти вон как жируют!»
Она как будто угадала мои мысли. Я и сама об этом с тревогой думаю. А подруга не унимается и продолжает:»Как ты думаешь, какого мяса мы наелись?» Меня начинает немного подташнивать, но я креплюсь и отвечаю:»А чёрт его знает, какого. Но вкус был какой-то странный.»
«Неужели мы попробовали че...?» - выдыхает из себя подруга.
У неё это получается непроизвольно и поэтому слишком громко. Я мгновенно зажимаю ей рот ладошкой. Леденящий душу ужас заползает в нас. Я чувствую, как у меня холодеют руки и ноги. В это мгновение пляшуший отблеск пламени вырывается из щели неплотно закрытой дверцы печки и ярким пятном освещает пол под кроватью, на которую улеглись хозяева. В отблеске света я вижу под кроватью хозяев спрятанный топор. Точнее его заточенное лезвие, на котором остался, как мне показалось, не смытый кровяной подтёк.

Дальше всё происходит мгновенно. Мы действуем не сговариваясь. Вскакиваем, и ноги сами попадают в валенки. Хватаем верхнюю одежду и в дверь. Я впереди, за мной Нина. Вдогонку слышим громкий, басовитый возглас хозяина:»Вы куда?»
«На двор!» - кричит подруга.
А я в это время уже справляюсь с засовом. Мы бежим в ночи, не разбирая тропинки. Ветки хлещут нас по лицу. И в мгновение ока, каким-то чудесным образом оказываемся на дороге, с которой мы свернули. Не оглядываемся. И что есть сил несёмся дальше от этого проклятого места. Бежим до тех пор, пока не начинаем задыхаться. Приходится сбавить темп. Испуганно оглядываемся, но никто нас не преследует. Затем переходим на шаг и постепенно успокаиваемся. Некоторое время идём молча и каждая думает о чём-то своём.

За то время, что мы были в избе, погода заметно изменилась. Подул холодный и резковатый ветерок.
Нинка первая нарушает затянувшуюся паузу и обращается ко мне с вопросом:»Лид, послушай, а ведь странно, почему этот тип не погнался за нами с топором?»
«Да, очень даже странно», - охотно соглашаюсь я с ней.
При этом чувствую, что в движении правый валенк больно начинает натирать мне ногу. Тут выясняется, что там в избе в полной темноте и впопыхах мы поменялись обувкой. И теперь моя подруга тоже стала стала обладательницей красной клееной калоши. Наш новый вид нас развеселил. И мы начали друг над другом подтрунивать.
Я улыбаюсь и говорю ей:»Все наши страхи не плод ли нашей фантазии? Если разобраться, ведь нам никто не угрожал, даже намёка никакого не было?»
«А как же топор под кроватью? Ведь я его тоже видела!» - пытается возражать мне подруга.
А я продолжаю развивать свою версию:»Ну, это же вполне нормально. Люди живут в лесу, одни на всю округу. И, ложась спать, под кровать кладут топор. Мало ли кого занесёт на огонёк ночкой тёмной?»
Про кровавый подтёк я ей ничего не говорю. Сейчас, когда пришло время переосмысления ситуации, в которую мы попали, у меня нет уверенности, что мне это со страху не показалось.
Мы идём, кругом темнота. Холод начинает нас одолевать.
«Что же это получается?» - зябко поёжившись продолжает Нина, - вместо того, чтобы сейчас спать в избе возле тёплой печки, мы бредём во мраке ночи, как неприкаянные из-за того, что попросту говоря струсили? Обидно!»
Мне кажется, что я могу объяснить ей причину нашего странного поведения и продолжаю: «Это наше воображение сыграло с нами злую шутку.»
Подруга вздохнула:»Да, я с тобой, наверное, соглашусь.»

Возможно, конечно, что мы стали жертвами своего собственного воображения, которое нам услужливо всё соединило в одну цепочку. Сначала было предупреждение коменданта, он говорил про случаи нападения и людоедства. Потом этот хозяин, всем своим видом смахивающий на разбойника с большой дороги. Непонятного происхождения мясо и, в завершение, топор, спрятанный под кроватью. Теперь, вдали от опасного места, можно конечно предположить, что всё это было просто случайным стечением обстоятельств. И, тем не менее, у меня было какое-то нехорошее предчувствие. В этой ситуации я положилась на него, так как до этого не было случая, чтобы интуиция меня подводила.
#34:  Автор: Maria,  СообщениеДобавлено: Пт Окт 28 21:18:18 2011
    —
Войной распятый город Ржев

Мы уже втянулись в привычный для нас темп движения. Идём ходко и, чтобы не напороться невзначай на мины, стараемся строго держаться продавленной автомобильными шинами колеи. И каждый шаг приближает нас к родному городу и отчему дому. Вскоре, далеко на горизонте, узкой полоской забагровел восток, и мы в предрассветных сумерках вышли к деревне Абрамково. Недалеко от дороги, по которой пролегал наш путь, в наше поле зрения попала одиноко маячившая, искорёженная взрывом пушка. На её лафете ничком лежал погибший солдатик-артиллерист в серой шинели. На обочинах дороги в большом количестве то здесь, то там стали попадаться уже обезвреженные умелыми сапёрами противотанковые и противопехотные мины.
Совсем скоро мы вышли на железную дорогу, соединяющую станции Ржев-I и Ржев-II. И дальше по ней мы дошли до окраины города, затем свернули к старообрядческому кладбищу и через него вышли к Казанскому собору.

На всём протяжении своего долгого и опасного пути мы не встретили ни одной живой души. Невольно обратили внимание на то, что уже не было видно погибших при штурме города солдат. И трупы горожан к этому времени тоже уже были убраны. Всюду нас встречали только немые остовы домов.
Ржев представлял собой страшную картину: ни улиц, ни переулков, сплошные развалины, обрубленные снарядами и иссечённые осколками стволы вековых деревьев да клочья проводов. Тот город, который я знала и любила, исчез с лица земли. Он был практически расплющен под градом снарядов и бомб до уровня цокольных этажей. Стоя недалеко от Казанского собора на высоком берегу Волги, схваченной ещё ледяным панцирем, я смогла разглядеть через все сметённые шквальным огнём кварталы, что наш дом на улице Бехтерева был цел!
И на этот момент это была единственная моя радость и утешение.

После войны из официальных сведений статистики я узнала, что в Ржеве до войны было 28 храмов, из них остался нетронутым войной только один – Покрова Пресвятой Богородицы. Из 5.443 жилых домов в городе уцелело только 297 (это всего 5,4%). Среди них наш деревянный двухэтажный дом на левом берегу, то есть в самом пекле грандиозного сражения! Разве это не повод для того, чтобы уверовать в промысел Божий?

А тогда, с трудом справившись с нахлынувшими на нас эмоциями, мы быстро спустились на речной лёд, покрытый грязным от дыма и пороха снегом. По узкой, еле заметной, тропинке перешли Волгу. Потом поднялись в гору и чуть ли не бегом добрались до дома.
Он был похож на покалеченного войной ветерана-инвалида. В нём не было ни дверей, ни окон. Все стены были в отметинах от осколков и пуль. Примерно в восьми метрах с южной стороны зияла огромная, кратерных размеров воронка от авиабомбы. На стене второго этажа со стороны сада крупными буквами нашими сапёрами-победителями было написано: «Проверено. Мин нет!» И эта надпись стала для нас пропуском для входа не только в разорённое оккупантами родовое гнездо, но уже и в мирную жизнь, которая ещё не вошла, но стояла уже у ворот распятого войной моего любимого города.
И случилось это 18-го марта 1943 года, в день моего рождения!

Позже мы узнали, что 1-го марта, отступая из Ржева, фашисты согнали в Покровскую старообрядческую церковь почти всё оставшееся в живых население города – 246 человек, в основном женщин, стариков и детей, заперли двери и заминировали храм. Двое суток находились ржевитяне без хлеба и воды, и уже прощались с жизнью. И только рано утром 3-го марта были освобождены передовым отрядом Красной Армии.
Почти из 22.000-го населения города, что попало в оккупацию, на день освобождения осталось всего 362 человека (то есть немногим более 1,5 %).

Вот как вспоминала об этом событии М.А.Тихомирова, одна из узниц, запертых в цекви Покрова Пресвятой Богородицы:»Стало светлее, видим – осторожно от пожарной каланчи идут военные, один за другим, и будто ищут что-то. Мы присмотрелись – на немцев не похожие и по одёжке, и по походке. Неужели наши? Попросила я мальчишек:»Взберитесь на подоконник, кричите «Ура!», там наши идут.» Мальчишки закричали. Те услышали и к нам, распахнули двери, и бросились мы друг к другу! Тут и рассказывать невозможно, что было. И слёзы, и обмороки, и объятия, и поцелуи:»Сынки Вы наши дорогие, желанные!» А они:»Мамашеньки, наконец-то вас нашли! Уж сколько времени людей живых ищем, нет никого, весь город прошли...»

Гитлеровские стратеги считали, что Ржев – это ворота, которые могут открыться на две стороны: на Москву и на Берлин.
Героическими усилиями нашей армии и народа 3-го марта 1943 года, в день освобождения города Ржева, эти ворота распахнулись на запад.

Пробыв в растерзанном и опустошённом Ржеве два дня, мы, уже зная маршрут, благополучно вернулись в Смоленскую область, в давшую нам пропитание и кров деревеньку Павлово. Здесь я узнала, что во время нашего отсутствия заболел тифом брат Валя. Болезнь протекала у него в очень тяжелой форме. Долго держалась высокая температура. Он метался в бреду. У него отнялись ноги. И вообще он был на волосок от смерти. Мы с мамой по очереди, как только могли, ухаживали за ним и днём, и ночью. И только на одиннадцатый день болезнь начала отступать, и он медленно пошёл на поправку. С Божьей помощью к концу апреля Валюшка окреп и восстановил силы для дальнего перехода. Нам надо было торопиться в Ржев, чтобы успеть что-нибудь посадить в огороде. Заранее разузнали о том, что вода в реке Днепр, который служил на нашем пути водной преградой, к этому времени уже спала. Зарождаясь на Валдайской возвышенности из родниковых ключей здесь на Смоленщине, он только начинает набирать силу, и ширина его не превышает 20-25 метров. В первой декаде марта 1943 года наши бойцы сходу преодолели его по льду. Мы в начале мая месяца перешли эту реку уже вброд.

Весна 1943 года была страшно голодной. И голод уже шёл за нами по пятам. В мае месяце в Ржев начали возвращаться люди, жители города, которых война разметала по разным городам и сёлам нашей огромной Родины. Может быть, там на новом месте им было спокойнее и сытней, но они всё равно спешили вернуться сюда, в свой родной город Ржев. Пусть даже на развалины, на пепелище. И начинали обустраиваться заново, испытывая нужду во всём. Помогали друг другу, упорно трудились, не жалея сил. Тогда в людях была удивительная доброта и человечность, унаследованные от своих отцов и матерей, воспитанных ещё на христианских ценностях.
#35:  Автор: Maria,  СообщениеДобавлено: Сб Окт 29 16:10:40 2011
    —
Войска ушли в наступление дальше на запад. Мне очень хотелось хоть чем-то помочь нашим бойцам, воюющим на передовой, почувствовать себя нужной и внести свою скромную лепту в общее дело по разгрому врага. Я умела шить на швейной машинке и всё пыталась устроиться в швейный цех. Квалифицированных рабочих рук не хватало, однако даже на должность швеи по неизвестной причине меня не взяли, а отправили работать в подсобное хозяйство недалеко от станции Ржев-II. Там мы копали землю для посадки картошки. Была установлена дневная норма - пять соток на человека. Её обязательно надо было выполнить. Через некоторое время нам выдали паспорта и хлебные карточки на 500 граммов в день. Ещё в обед давали миску похлёбки из крапивы.

Вскоре выяснилась причина, почему меня не брали шить солдатское бельё, то есть работать на оборонном предприятии. Оказалось, что я не прошла ещё окончательную проверку в компетентных органах. Меня начали регулярно вызывать на допросы. Поскольку я на немцев никогда добровольно не работала, и себя нигде и никак не скомпроментировала, больше спрашивали о полицаях и о тех, кто всячески прислуживал фашистам. Но всем без исключения, кто побывал в оккупации, дали ясно понять, что мы теперь люди как бы второго сорта и доверия нам больше нет.
Это мы чувствовали во всём. Нас не брали на квалифицированную работу, на оборонные предприятия, на учёбу в различные заведения и так далее. Даже на бытовом уровне некоторые, особенно из тех, кто всю войну отсиживался в глубоком тылу, пытались нас всячески унизить и оскорбить. Это как раз и было, прямо по Библии, «побивание камнями невинных жертв» своими же соплеменниками и фарисеями. И эти обстоятельства стали для меня по сути седьмым кругом ада, который надо было пройти с гордо поднятой головой. Но душа моя была как сплошная открытая рана...

Прошло время. Много воды утекло в Волге с тех пор. Жизнь сама расставила всё на свои места, внося поправки и проявляя, кто есть кто, что истинно, а что ложно. Теперь, как говорят в народе, пусть Бог им будет судья!
В ежедневных трудах и заботах о хлебе насущном незаметно прошёл последний весенний месяц май.
В начале июня солнце, уходя в зенит, начало изрядно припекать. И когда на город дул северный или северно-восточный ветер, то он приносил с поля боя удушливый, сладковатый запах разлагающихся трупов.
В воскресные дни жители, в основном женщины, старики и способные трудиться инвалиды, не отдыхали, а прихватив с собой шанцевый инструмент, уходили хоронить в городском лесу останки павших воинов. И никто не роптал на свою горькую долю, понимая, что кроме нас эту трудную во всех отношениях работу делать некому.
На местах сражений оставалось много неразорвавшихся мин и снарядов. И ржевитяне, особенно мальчишки, продолжали гибнуть от них уже в мирное время. Эхо войны тогда вновь прокатилось по местам былых боёв, наполняя болью невосполнимой потери сердца родителей.

В один из июньских дней почтальон принёс нам в треугольном конверте наконец-то радостную весть. Пришло письмо от старшего брата Анатолия! Он писал, что при очередной попытке наших войск прорвать блокаду Ленинграда был тяжело ранен. Случилось это 25-го января 1943 года. (И как здесь было не вспомнить мой вещий сон!?) И что в настоящее время находится на излечении в военном госпитале в городе Молотове. И рана его, хоть и медленно, но заживает. После этого письма между нами уже завязалась регулярная переписка. Одно из адресованных ему моих писем брат хранил до последнего дня своей жизни. И сегодня я имею возможность здесь кратко изложить его:
«Здравствуй, дорогой Толя! Шлю тебе привет и желаю здоровья. Прежде всего сообщаю, что деньги 900 рублей мы получили. Большое, большое тебе спасибо! На твои деньги я купила 30 фунтов (1 фунт=400 гр) льняного семени. Ездила покупать его в город Торжок. Будем бить из него масло. 1 литр на базаре стоит 500-600 рублей. Мама ездила в Новодугино за горелой картошкой. Привезла два ведра. Вчера пекли из неё лепёшки. Я работаю на Ржеве-II около станции в подсобном хозяйстве, копаю землю. Валя учится на сапожника и работает в мастерской. Трудимся с 7 утра до 7 вечера. Обеденный перерыв 1 час. Я получаю зарплату по выработке, а Валя 70 руб. в месяц. Мы получаем с Валей по 500 г хлеба в день, а мама хлеба не получает. Мне на работе дают ещё обед. Кроме хлеба мы по карточкам ничего не получаем. Правда, давали в мае месяце по одному коробку спичек и по 200 г соли. Толя, на нашей стороне почти никто не живёт. Всё городское население сосредоточено на той стороне. И там же городская управа. (Дальше на этом листочке письмо продолжил брат Валя.) Здравствуй, Толя! Как у вас сейчас с питанием, хватает ли? Толя, мы с мамой ездили в Новодугино. Там мы работали, сажали картошку 2 дня. Нам заплатили за первый день 10 фунтов ржи, а за другой – одну меру картошки, которую мы посадили у себя на огороде. Мама сейчас ездит по деревням, меняет разные тряпки. Толя, в городском лесу на деревьях нет ни одной макушки, все сбиты снарядами. Ну пока! Валя.»
#36:  Автор: Maria,  СообщениеДобавлено: Вс Окт 30 21:10:50 2011
    —
Июль 1943 года. Эвакогоспиталь на складе № 40

В июле месяце того же года мне, наконец, повезло, и меня взяли в эвакогоспиталь № 1969 санитаркой.
Он располагался в старинных одноэтажных зданиях склада-40. У немцев там были устроены конюшни. И нам пришлось много положить труда, чтобы привести эти «авгиевы конюшни» в порядок, переоборудовать под госпиталь и начать принимать раненых. Сначала убирали толстый слой слежавшегося навоза, скребли полы, потом их мыли, стали кровати, помогали печникам: носили воду, глину, дрова. Вместе с нами работал весь медперсонал.
В это время шли тяжёлые бои за город Ярцево и за населённые пункты западнее города Великие Луки. Часть чудом уцелевших каменных зданий в городе было задействовано под госпиталь. Раненых и больных офицеров и красноармейцев доставляли к нам в город с фронта воинскими эшелонами в вагонах-теплушках. Их тогда называли «летучками». Работы по выгрузке раненых было много. Те, кто мог, шли своими ногами. Легкоранненые носили тяжелоранненых на носилках. После такой тяжелой, не женской работы страшно болели руки и плечи, спина разламывалась.

А фронт всё не стихал и продолжал присылать к нам эшелоны и днём и ночью. Раненые поступают в огромном количестве, едва успеваем сортировать. У одних ранения в живот и грудную клетку. У других раздроблены ноги, проломлены черепа. В беспамятстве все беспомощны. Но они постепенно отходят от наркоза, возвращается сознание, а с ним и невыносимые боли и страх за своё изуродованное тело.
Хирурги не успевают всех тяжелораненных вовремя прооперировать, хотя работают на грани человеческих возможностей. И они лежат в приёмнике по 3-4 дня, дожидаясь своей очереди. В этом приёмнике я и работаю. Длинное как барак помещение, двухъярусные нары. На нижних – тяжелоранненые, на втором этаже те, кто полегче. Мне нужно с утра всех обойти, Кому по нужде – раздать утки, а их на всех нуждающихся не хватает. И тогда я смекнула, что эти судна можно ещё дополнить большими консервными банками. Чтобы везде успеть, по длинному бараку я не хожу, а бегаю. В одну сторону – раздаю пустую тару, в обратную – собираю. Закончив эту процедуру, кормлю бойцов. И так три раза в день. И всё не как-нибудь, а с уважением и вниманием к каждому. В перерывах между приёмами пищи вручную стираю бельё и использованные окровавленные бинты. Потом мы их развешиваем, сушим и скручиваем для вторичного применения.
Круглые сутки с четырёхчасовым перерывом на сон тружусь, не замечая, когда день сменяется ночью. Несмотря на все непомерные физические нагрузки, от работы я всё-таки испытываю моральное удовлетворение. Мне нравится выхаживать раненных, и я уже начинаю видеть в медицине своё призвание, и понимать, что для осуществления своей мечты надо много учиться и много знать. Примером исполнения своих профессиональных обязанностей для меня стали мои коллеги по работе, медсёстры-сибирячки, призванные с Алтайского края и Новосибирской области, Анна Терещенко и Сима Лапина.

В это трудное время всем нам, медперсоналу и раненным бойцам, запомнилась одна медсестра-фронтовичка. Единственная женщина среди сотни мужчин, попавших по ранению на больничные раны, она лежала в уголке нашего госпитального барака, накрытая одеялом. А вокруг стоял сплошной мат, жалобные стоны и душераздирающие крики. А она, лишённая обеих ног, стиснув зубы, молчала, и только изредка слабым голосом просила пить. Не стесняясь громких слов, скажу, что для нас она стала ярким примером мужества и воли.

Когда затихали бои и наступало временное затишье, мы опять много времени уделяли наведению порядка: мыли, чистили, стирали. Раненым не хватало нижнего белья. Когда солдат умирал, было установлено такое правило – с него всё снимали и хоронили, как говорится, в чём мать родила. На Смоленское кладбище вывозили на лошадке, запряженной в телегу, на которой стоял большой ящик, сбитый из свежеструганных досок, с крышкой. Опускали в братскую могилу без гробов, траурной музыки и прощальных речей. Но все эти жертвы были не напрасны.

Из сводок от Советского Информбюро мы узнали об освобождении Орла, Смоленска, Севастополя. В конце января 1944 года наконец-то была прорвана блокада Ленинграда. Красная армия, сломив ожесточённое сопротивление немцев, наступает на всех фронтах. Москва каждую победу отмечает праздничным салютом.
#37:  Автор: Maria,  СообщениеДобавлено: Пн Окт 31 18:00:54 2011
    —
Я сестрой милосердия отправляюсь на фронт

Где-то в середине февраля 1944 года я прошла испытательный срок и мне удалось поступить на ускоренные трёхмесячные курсы медсестёр. Вместе со мною проходят обучение мои землячки, две девушки из Ржевского района Воробьёва Нина и Монахова Тамара. После выпуска 22 мая дальше уже работаю медсестрой.

Вскоре меня в составе небольшой группы медиков направляют на ст. Дретунь. Это уже территория Белоруссии, поближе к наступающим войскам. Бои идут очень тяжёлые, кровопролитные. Немцы упорно обороняются. Здесь же, из прибывших с востока эшелонов, выгружается пехота, танкисты и артиллеристы. По «солдатскому радио» распространяется слух о том, что готовится большая наступательная операция по освобождению города Полоцка.

В этом же городе после его взятия, где-то в конце июля 1944 года, я вместе со всем медперсоналом госпиталя была свидетельницей публичной казни двух предателей-полицаев. Их вешали принародно на одной из старинных площадей. Сначала зачитали весь перечень преступлений, совершённых ими, а потом решение полевого суда. Когда дошли уже до приговора, они, свесив головы, понуро стояли в кузове машины, а перед ними – виселица. Услышав слово «повесить!», один из них упал на колени, стал ползать в ногах исполнителей, голосил и просил о пощаде. А другой сам надел себе на шею петлю и шагнул вперёд. Так что, волею судеб по другую от нас сторону зримого и незримого фронта оказались разные люди. Но жалости у нас к ним не было. Многие из них, так и не приняв ни умом, ни душой советскую власть, стали бороться против неё на стороне фашистов. Они тогда так для себя решили. Это был их выбор. Наверное, непростой, и уж точно ошибочный. Нестерпимо больно оттого, что России была уготована участь быть разделённой этой невидимой линией фронта. А она ведь и сейчас где-то проходит.

Мы видим, что в войска поступает всё больше и больше новой техники и вооружения. Фронт и тыл для разгрома врага сжались в единый кулак. В это же время в арсенале медиков появился такой сильный антибиотик как пенициллин. И это был настоящий прорыв в медицинской науке. Благодаря ему скольким нашим бойцам удалось спасти жизни, не сосчитать!

Через город мимо нашего госпиталя на машинах «студебеккер» в сторону фронта движутся маршевые роты, перекрывая шум моторов. До нас долетают слова суровой военной песни:»Пусть ярость благородная вскипает как волна! Идёт война народная, священная война!» Наши войска с боями продвигаются по Белоруссии. И мы видим, какой кровавый след оставили фашисты, истребляя мирных жителей, разрушая и сжигая наши города и сёла.
Я пишу рапорта, чтобы меня отправили ближе к передовой, но каждый раз со стороны начальства получаю отказ. Всё ограничивается тем, что мне в штабе выписывают командировочное предписание, продаттестат, выдают санитарную сумку, и я на попутках добираюсь до места назначения в какую-нибудь боевую часть (не безымянное хозяйство). Такие командировки случаются, как правило, когда наши войска ведут тяжёлые наступательные бои.
Несмотря на все тяготы и лишения армейской службы на фронте и в прифронтовой полосе, несмотря на все ужасы войны, смерть и кровь, настроение у солдат и офицеров приподнятое. Ведь мы наступаем! Белорусское население встречает нас восторженно, со слезами на глазах, как долгожданных освободителей.

Дальнейший боевой путь нашей части пролегал через территорию Литвы в город Паневежис. Там стояли несколько месяцев. Армия накапливала силы для последнего броска на вражескую цитадель, город-крепость Кёнигсберг.
#38:  Автор: Maria,  СообщениеДобавлено: Вт Ноя 1 16:53:15 2011
    —
Mы вернули войну туда, откуда она началась

В январе 1945 года наши части уже вели бои в Восточной Пруссии. Мы вернули войну туда, откуда она началась. Ненависть к врагу и жажда мести отражали общее настроение армии. Но это был наш ответ на проявленную гитлеровцами жестокость на оккупированных территориях к мирному населению и при обращении с пленными красноармейцами.

Апрель 1945 года. Наш госпиталь после падения Кёнигсберга передислоцировали в город Тильзит (ныне Советск). Это было уже где-то в двадцатых числах. А в это же время наши дивизии, проявляя массовый героизм, добивали остатки немецких войск на территории Земландского полуострова. Прижатые к Балтийскому морю, они сопротивлялись с отчаянием обречённых. Поэтому каждый пройденный с боями километр в Восточной Пруссии дался нам чрезмерной ценой. Достаточно привести всего две даты, чтобы понять, с каким упорством они здесь оборонялись.
Берлин пал, как известно, 7-го мая, а портом и крепостью Пилау (сейчас г. Балтийск) наши войска овладели 25-го апреля (Посмотрите на карту, на каком удалении от Москвы находятся эти два города.)

В первых числах мая вышел какой-то приказ «О гуманном обращении с пленными». Я получаю командировочное предписание и выезжаю в Кёнигсберг для приёмки раненых немцев. В указанном месте забираю по списку 19 человек и размещаю их в кузове «студебеккера». Обращаю внимание, что водитель совсем молодой парнишка лет восемнадцати и, наверное, от постоянных недоеданий ростом ещё не вышел, едва достаёт до педалей. Для сопровождения немцев мне дают ещё одного солдатика с винтовкой с примкнутым штыком. И мы начинаем колесить по лесным дорогам в поисках указанного в документах хозяйства. Найти нужный госпиталь непросто. Вместо номера части на стрелках-указателях - фамилии командиров частей:»хозяйство Кузнецова», «хозяйство Ильиченко» и т.д.
Уже вечереет, а мы никак не можем добраться до места назначения. По пути нашего следования попадается какой-то населённый пункт, небольшой разбитый бомбами и снарядами городишко, каких было немало в тех краях. Из красного кирпича каменные двухэтажные строения, перед зданием стоит санитарная машина. В поле зрения попадает большой двор, и мы заезжаем туда. Как только машина остановилась, смотрю, к нам бегут толпой из подъезда наши раненые, кто ещё в бинтах, кто костылём угрожающе машет. У всех на лицах праведный гнев и желание за всё расквитаться. Кричат:»Немцы, немцы! Бей их!»
«Вот, - думаю, - попали в переделку!»
Хорошо, водитель не заглушил мотор. Чтобы развернуться, он старается выкрутить баранку. Я ему командую:»Быстрее, быстрее!» Но у него скоро не получается, силёнок маловато, а наши всё ближе и ближе. И тогда я, оценив ситуацию, тоже хватаюсь со своей стороны за руль и помогаю ему быстрее развернуться. Шофёр нажимает на газ, и мы на последних секундах выскакиваем на улицу.
Когда наши части вошли на территорию Германии, я думала, что даже к пленным у нас не будет пощады. Ведь мы всё помнили! А оказалось, что здесь в реальной ситуации я уже не воспринимала их как врагов. Они были просто ранеными, и у меня был гуманный приказ, который я должна была выполнять.

В начале мая нас, медперсонал госпиталя, возили в город Инстербург, теперь это Черняховск, где проводилась выставка трофейной техники и вооружения. Некогда грозная немецкая техника, наводившая ужас на многие порабощённые ими европейские страны, здесь была превращена в груды ржавеющего под весенним дождём металлома. Разрушенные города и фолькверки, длинные колонны пленных немцев на дорогах и эта разбитая военная техника были апофеозом не нами развязанной и никому не нужной, истребительной для народов войны.
#39:  Автор: Maria,  СообщениеДобавлено: Ср Ноя 2 21:34:55 2011
    —
Mай 1945 – Победа!

В ночь на 9-е мая я дежурила в госпитале. Вдруг рано утром неожиданно началась стрельба из всех видов личного оружия. Встревоженная вбегаю в палату с вопросом: «Что случилось?» А раненые мне кричат: «Сестра, это ПОБЕДА!» Всё,конец войне! Все кричали «ура!» и радовались как дети. Было всеобщее ликование, несравнимое ни с чем. Ещё раньше одна из наших фельдшериц, киевлянка Раиса Брагинская, организовала из медиков и выздоравливающих раненых госпитальную художественную самодеятельность. И мы в эти праздничные дни начали часто выезжать с концертами по воинским частям. Пропахшие порохом, уставшие от войны солдаты и офицеры принимают нас восторженно, всегда на «бис!» Я вижу, как люди за все эти годы страданий и лишений истосковались по мирной жизни, по своим родным и близким. С кем ни заговоришь, все строят планы на будущее и надеются на скорую демобилизацию.

Но военная судьба распорядилась так, что нашим планам не суждено было скоро сбыться. Уже в конце мая поступила команда на погрузку в воинский эшелон. И вот мы опять в пути. Прощай, аккуратно подстриженная, но совсем чужая страна Германия! Мысли, опережая поезд, уносят меня к родным российским просторам. Хочется как можно скорее увидеть знакомые домишки в три окна по фасаду с некрашенными палисадниками, а возле них милые сердцу русские берёзки.

Поезд не одни сутки едет по отвоёванной, настрадавшейся, но уже свободно вздохнувшей нашей земле. Стучат на стыках рельс вагонные колёса. Медленно проплывают обезображенные войной полустанки и почерневшие от горя города. Вспарывая ночь лучом прожектора, тревожно на перегонах гудит паровоз, а мы, удобно устроившись на нарах в вагонах-теплушках, ведём бесконечные разговоры о предстоящей мирной жизни. Радуемся от души, что остались живы всем смертям назло. Строим планы на будущее и пока ещё не знаем, даже не догадываемся, какие испытания, и какая великая Победа ожидает нас на другом, дальневосточном краю земли, там, где начинается новый день и восходит солнце. Но это уже будет следующая страница моей биографии...

ЭПИЛОГ

В своих воспоминаниях, охватывающих краткий предвоенный период, ржевскую оккупацию, скитания по Смоленщине и мою добровольную службу в Красной армии с 1943 по 1945 годы, я написала о том, что видела сама или узнала со слов мне близких людей, которым я доверяла и доверяю по истечению многих лет как самой себе.
Все фамилии, имена, в том числе и военнослужащих немецкой армии (вермахта), достоверны. Названия населённых пунктов также соответствуют их географическим расположениям. За давностью прошедших лет могла ошибиться в датах на один-два дня и по этой причине рассчитываю, уважаемые читатели, на Ваше понимание. А рассказанные Вам факты и события действительно имели место быть в то суровое военное время."


Фотографии из книги





#40:  Автор: Maria,  СообщениеДобавлено: Сб Ноя 5 23:07:15 2011
    —
Относительно известкового завода и погибших там бойцов хотелось узнать больше.
Вот что рассказали мне родственники Лидии Александровны Демьяновой с её слов.

Maria писал(а):
Во второй половине апреля лёд сошёл. И с приходом весеннего тепла мы опять начинаем ходить по деревням в поисках пропитания. Город со всех сторон был окружён нашими войсками и оставалось единственное направление, куда выпускали – это в сторону речки Сишки по Торопецкому тракту.
Вышли мы тогда втроём: я, Зина и брат Валя. У пожарного извоза по деревянному мосту перешли Волгу. Мы знали, что уже начали работать лодочные перевозы под Казанским спуском и перед фабрикой Ральфа, но там переправляли на другой берег только за соль. Всё это как-то передавалось по слухам. Дошли мы до известкового завода и узнали, что там много немцев. На мост не пошли, решили перейти речку, стали искать брод. И за очередным поворотом ручья перед нами открылась страшная картина, как будто кто-то забыл закрыть занавес после окончания кровопролитного побоища. На противоположном высоком берегу, зацепившись за ветки кустов в одном нижнем белье и в разных позах, висели и лежали трупы наших солдат, застывшие в предсмертных судорогах. Некоторые успели добежать до ручья, но здесь их настигали губительные вражеские пули. Видимо, немцы застигли их врасплох так, что командиры не успели организовать оборону. Как такое могло случиться? Этот вопрос немым комом вставал в горле. *)

*) Много позже, читая воспоминания участников боёв на Ржевской земле, мне удалось узнать, что в районе известкового завода эта трагедия произошла где-то в начале февраля 1942 года с бойцами 1215 стрелкового полка 365 стрелковой дивизии, которая формировалась на Урале.

Мы пробирались в гробовой тишине между трупами. Только молодой тонкий ледок предательски трещал под нашими ногами. Наконец вышли на дорогу, изъезженную немецкой колёсной и гусеничной техникой. Кое-где были видны воронки от снарядов и авиабомб, начавшие уже заполняться ржавой талой водой. И пошли дальше, толком не зная куда, лишь бы найти какую-нибудь не спалённую войной деревеньку. И так в конце-концов дошли до деревни Кокошкино, А там все жители по схоронам сидят, говорят: «Куды вы, ребяты, припёрлись? Здесь фронт и идут бои!»


В январе-феврале 1942 года шли ожесточённые бои за город. Среди частей, воевавших за взятие Ржева, был и 1215 стрелковый полк 365 стрелковой дивизии. Днями и ночами штурмовал этот полк ту линию фронта противника, овладение которой поставило задачей командование. Бойцы были измотаны до предела от недосыпания, голода и холода. Где-то в начале февраля бойцы отбили известковый завод с находящимися на его территории бараками. В этих бараках солдаты разместились, чтобы обогреться и отоспаться, выставив вначале сторожевых. Командованием были выданы для поддержания жизненного тонуса законные "100 граммов" измученным людям. И вскоре в бараках раздавался могучий храп. А под утро пришли немцы и всех перестреляли. То ли сторожевые посты не заметили немцев, то ли они сами спали - это сейчас неизвестно. Но известно, что солдаты вермахта часто использовали ранние утренние часы для нападений и боёв. В эту ловушку и попали бойцы 365 стрелковой дивизии. Остался ли кто-нибудь в живых после этой "мясорубки"? И какие части вермахта делали тогда нападение на территорию известкового завода?
Городской интернет-портал Ржев -> Книги о Ржеве


output generated using printer-friendly topic mod. Часовой пояс: GMT + 4

Страница 1 из 1

Powered by phpBB © 2001, 2006 phpBB Group
Adapted for RUNCMS by SVL © 2006 more info